Гарг был добрым самаритянином, которым на самом деле
не был – во всяком случае, по мнению доктора Даруваллы.
Одну из фотографий Вайнода Джон Д. вставил в рамку и держал на своем столе в цюрихской квартире. На ней карлик был запечатлен не в пору своих автомобильных дней, когда бывший Инспектор Дхар ближе узнал его, – это был старый снимок, еще с цирковых времен Вайнода. Актеру он нравился больше всех остальных. На фотографии карлик надевает свой клоунский наряд; мешковатые штаны в горошек такие короткие, что кажется, будто Вайнод стоит на коленях. Сверху на нем майка – со спиралевидными полосками, как на вывесках парикмахерских [121] в Индии, и он улыбается в камеру – улыбка карлика расплывается в еще большей улыбке, нарисованной на его лице и доходящей до уголков сияющих глаз.
Прямо рядом с Вайнодом, в профиль к камере, стоит с открытой пастью гиппопотам, то бишь бегемот. Фотография шокирует тем, что карлик, вытянувшись во весь рост, легко умещается в отверстой пасти бегемота. Вайнод может потрогать странновато торчащие в разные стороны нижние зубы бегемота – они чуть ли не такой же длины, как руки карлика. В момент съемки маленький клоун, должно быть, ощущал тепло, идущее из пасти бегемота, – дух перевариваемых овощей: Вайнод кормил его салатом, притом что бегемот заглатывал пучки целиком. «Как гроздья винограда», – рассказывал карлик.
Даже Дипа не могла вспомнить, когда в «Большом Голубом Ниле» был бегемот, – он умер прежде, чем жена карлика появилась там. После смерти карлика Джон Д. под фотографией с бегемотом сделал памятную надпись. Ясно, что она возникла в связи с запретным лифтом – с тем элитным подъемником, которым карлику официально запрещалось пользоваться. Надпись гласила: В настоящем сопровождаемый детьми.
Неплохая эпитафия, подумал бывший сценарист. У Фарруха была довольно обширная коллекция фотографий Вайнода, бо́льшую часть которых ему дарил сам карлик на протяжении многих лет. Когда доктор Дарувалла написал письмо с соболезнованиями Дипе, ему захотелось приложить фотографию, которая, он надеялся, понравится жене и сыну карлика. Трудно было выбрать одну-единственную – у доктора было их слишком много, и, конечно же, еще больше в памяти.
Пока Фаррух пытался найти для Дипы идеальный снимок с Вайнодом, жена карлика сама написала ему. Это была просто открытка из Ахмедабада, где выступал «Большой Королевский», но она направила мысли доктора Даруваллы в нужное русло. Дипа сообщала доктору, что с Шиваджи все в порядке. «Все еще падает в сетку», – писала жена карлика.
Это помогло Фарруху найти нужный снимок. Вайнод был сфотографирован в палате больницы для детей-калек. Карлик восстанавливается после операции – результат номера со слоном и перекидными качелями. На этот раз улыбка Вайнода не похожа на клоунскую – она вполне естественная. В короткопалой руке-трезубце Вайнода – лист с перечнем его талантов, в котором фигурирует и автовождение; карлик держит в руке свое будущее. Доктор Дарувалла лишь смутно помнил, как он сделал этот снимок.
В этой связи Фаррух почувствовал, что следует добавить несколько теплых строк на обратной стороне фотографии; Дипе не нужно было напоминать, при каких обстоятельствах сделан этот снимок, – в то же самое время она лежала в женском отделении той же больницы, приходя в себя после операции на бедре. Вдохновленный посвященной Вайноду эпитафией Джона Д., доктор продолжил тему запретного лифта. Получивший наконец разрешение пользоваться лифтом, – написал бывший сценарист. Хотя Вайнод и упал мимо сетки, карлик наконец-то избежал правил жилищного комитета.
Каким же вспомнится однажды доктор Дарувалла? Конечно, как хороший доктор. Как хороший муж, хороший отец – по всем статьям хороший человек, хотя и не великий писатель. Но шел ли он по Блур-стрит или садился в такси на Авеню-роуд, глянувшие на него тут же забывали о нем – внешне он был вполне ассимилирован. Видимо, это хорошо одетый иммигрант; приятный натурализованный канадец; может быть, состоятельный турист. Хотя он был небольшого роста, его вес мог вызывать вопросы; для человека в закатную пору жизни было бы мудрее быть потоньше. Тем не менее выглядел он не без изящества.
Иногда он казался немного усталым – главным образом, если судить по его глазам, или же его мысли витали где-то далеко: по большей части он держал их при себе. Нельзя было понять, что за жизнь он вел, потому что главным образом доктор жил в своем воображении. Вероятно, то, что накатывало на него как усталость, было не чем иным, как ценой за его воображение, которое никогда не находило искомого.
В хосписе для больных СПИДом Фаррух навсегда запомнился как Доктор Мячик, но это было в основном из-за доброго отношения к нему. Один пациент, который лупил теннисным мячом в стенку, вместо того чтобы сжимать его, не слишком долго раздражал медсестер и прочий персонал. Когда какой-нибудь пациент умирал, теннисный мяч этого пациента возвращался доктору Дарувалле. Доктор лишь на короткий срок был укушен религией – он больше не был религиозным. Однако теннисные мячи покойных пациентов были чем-то почти святым для Фарруха.
Сначала он не знал, что делать с этими мячами, – он никогда не смог бы их выбросить, но и не стал бы раздавать новым пациентам. Так или иначе, он от них избавлялся, но странным образом. Он хоронил их в палисаднике Джулии, где собаки подчас выкапывали их. Доктор Дарувалла не возражал, чтобы собаки играли с теннисными мячами; доктор считал это подходящим итогом жизни старых мячей – разумным циклом их существования.
Что касается ям в палисаднике, Джулия мирилась с ними; в конце концов, за всем этим стояла не только эксцентричность ее мужа. Она уважала его богатую и скрытую внутреннюю жизнь, что для нее было гораздо ценнее загадочной внешности; она знала, что Фаррух был интровертом. Он всегда был мечтателем; теперь, когда он не писал, он, казалось, мечтал еще больше.
Однажды Фаррух сказал Джулии, что ему интересно, не аватара ли он. В индуистской мифологии аватара является божеством, которое спускается на землю в какой-то определенной форме или как инкарнация, то есть воплощаясь в человека. Неужели доктор Дарувалла считал себя проявлением божества?
– Какого божества? – спросила его Джулия.
– Не знаю, – скромно сказал Фаррух.
Конечно, он не был богом Кришной, «темным» – одной из аватар Вишну. Так кого же он представлял себе, чьим он был проявлением? Нет, от бога в нем было не больше, чем от писателя. Он, как и большинство мужчин, был в основном мечтателем.
Лучше всего представить его в снежный вечер, когда в Торонто рано наступает темнота. Снег
