Два первых дня в Цахкадзоре была хорошая погода, и я много гулял, очень мне понравилось здесь. Все построено из камня, пустынный храм XIII века, удивительной простоты и ясности постройка, - и кровь, и куриные перья на камнях: верующие приносят жертвы. Коровы, телята, овечки ходят по тротуарам, ослики по мостовой. Людей почти не видно. Встречаясь с тобой, старики и молодые здороваются, улыбаются. Дети милые, живые, задорные. Ночью при луне во дворах на веревках сохнет белье - говорят, воров нет. Кроме армян во дворе живут молокане - бородатые. У каждого медный самовар, норма - 25-40 стаканов в день. На свадьбах ставят самовары - пьют чай. Цахкадзорские молокане не прыгуны, прыгуны, главным образом, в Ереване. А теперь двое суток льет дождь, Кочары уехали на очередную свадьбу, толстая Асмик отбыла с ними, и я один в большом двухэтажном доме на горе. Где-то внизу ночной сторож старик Ованес, его сын осужден за убийство, зарезал в драке человека. Ованес носатый, небритый, по-русски не знает, но, когда я прохожу мимо, он поднимает палец и смеется: "Один ты остался, на свадьбу не взяли". Среди армян часто встречаются сероглазые, голубоглазые. Русские все прекрасно говорят по-армянски. Армяне многие совсем не знают по-русски, а если говорят, то большей частью неправильно.
Пишу тебе, а дождь гудит, а час назад прогремел несколько раз гром. Спасибо, что выписал длинную цитату из "Иностр[анной] литературы", меня она удивила и внесла оживление в мою жизнь, знаешь, я за эти недели совсем забыл о своих прежних занятиях, может быть, оттого, что с утра до вечера работаю и сильно устаю, да и вообще - ходить в ремесле по жизни, как в хомуте. Зато форелью кормят...
26.XI.1961
Сегодня съездил в Ереван, получил письма, представь, в Ереване тепло, по-прежнему ходят в пиджаках многие, на платанах золотится листва. А у нас в Цахкадзоре скрипит под ногами снег, дети катаются на санях, на лыжах.
Семушка, милый, как тут красиво, по белому снегу ходят бессчетные овцы, туман молочный, синее небо, сахарные горы, и Араратище из облаков выходит, сияет своей белой головой.
Порадовался и я, что будет передача телевизионная по твоей книге переводов, напиши мне, как она прошла, не забудь. Неужели ты поедешь к 18 декабря в Казань, - ты ведь знаешь, как я не выношу твоих отъездов, даже когда сам нахожусь в Ереване. Но теперь, видимо, ты поедешь на 2-3 дня, это еще терпимо.
Получил письмо от своей редакторши московской - Ивановой. Книгу * пустят без задержки, письмо милое, но все хочет снять те же четыре рассказика, на которые покушался и Федор Левин, и Вера Панова в своих рецензиях. Да что уже там, - могу сказать, как мужик из "Кому на Руси жить хорошо": "...Да нас бивал Калашников" **. Теперь у меня нет уже здесь сплошного набора новых впечатлений, перестал ездить, сижу с утра до ночи за столом (не обеденным), устаю. И в то же время все накапливаются совсем иные впечатления - это скорее мысли, а не впечатления, - нечто о природе вещей, о природе людей, - знаешь, как Чехов написал в своей записной книжке, статья под заглавием "Тургенев и тигры"...
* Небольшой сборник "Старый учитель", повести и рассказы, с трудом вышел в "Советском писателе" в 1962 году.
** Неточная цитата из поэмы Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". Савелий говорит: "...нас дирал Шалашников".
11.XII.1961
...Ты спрашиваешь о моих делах. Работа моя сильно двинулась вперед, думаю закончить в конце декабря. Теперь ее сроки определяются не только мной, а деятельностью машинисток. С ужасным, безграмотным подстрочником я покончил, довел дело до последней - 1420-й страницы. Сейчас буду читать и править рукопись после машинисток. Первые 100 страниц уже прочел, - после подстрочника это примерно то же, что работа литсотрудника журнала "Красноармеец" по сравнению с пребыванием у Горохова на Рынке в октябре 1942 года. Буквально "отдыхаю душой". Только сейчас понял всю мудрость истории с козой, взятой в дом. Блаженствую - коза уже не в комнате, а в сенях. Каково-то будет, когда она уйдет из сеней и я поеду недели на 2, на 3 к морю. А впрочем, может быть, я скажу, что в помещении скучно без козы. Нет, нет, этого не будет. Мне ясно - хочу к своему разбитому корыту.
Я уже привык к тому, что автор безразлично и как-то сонно относится к тому, что пожилой господин работает над его книгой с таким усердием, что по вечерам у него лицо и лоб покрываются фиолетовыми пятнами. Две недели назад меня это поразило, а сейчас я искренне был бы удивлен, услышав слово мерси. Но, говоря по-рабочему, - харчи хорошие, общежитие чистое, теплое, платят справно, бельишко постельное меняют раз в 7 дней. Грех жаловаться. Я и не жалуюсь...
Я уж тут старожил: здороваюсь с десятком людей. Дышится тут легко, и хорошо очень гулять утром, идешь по горной дороге, - по склону гор овечки, леса, монастырь, часовни, небо синее. Встретишь старика, поздороваешься, улыбнется, и я ему говорю: "барев цез" - добро вам. Знаешь, армяне христиане с IV века, но мне кажется, что они все язычники - добрые, трудолюбивые, вспыльчивые язычники. Христианского я не чувствую...
12.XII.1961
...На днях ездили мы в Дилижан. Знаешь, когда человеку исполняется 55 лет, ему нужно жить в Дилижане, после 50 это тоже хорошо, самый раз. Боже, какая это прелесть - вдали от железной дороги в горной котловине среди сосен лепятся по склону горы домики, обнесенные открытыми террасами. Какой мир, какая тишина. Да и воздух, говорят, целебный для сердечников и астматиков. А ехать в Дилижан нужно мимо озера Севан, по горам через Семеновский перевал, и по дороге снежные вершины, сосны, армяне, молокане, овечки, ишачки, горные речушки.
Это был мой коротенький отдых. Продолжаю работать очень напряженно. Если б.ж. *, то закончу работу в декабре. Начали поступать чистые страницы от машинисток, мой клиент читает их с кислым лицом, а мне кажется - все в порядке, - работа сделана большая, и сделана добросовестно. Меня раздражает и огорчает сдержанность клиента, право же, мог бы сказать рабочему спасибо. Ну да что, - это ведь эпизод в моей жизни, прожитой жизни. Как я уже тебе сказал - "меня бивал Калашников". Какое уж там спасибо.
Рад я, что смогу отдохнуть, - знаешь, я очень устал. Столько сижу за столом, что не только внутри головы усталость, а на лице пятна выступают, и спина, и плечи болят. И так мне кажется хорошо отдохнуть после этих нешуточных трудов.
Боюсь, что от прочтения статейки, которую обо мне написал Жоржик Мунблит **, будет ощущение, как от тараканчика съеденного. Может быть, есть такая еврейская фамилия - Тараканчик? От Рувима *** Тараканчика нет вестей, звонил ли он тебе или все еще на прогулке? Вот и от него у меня чувство, как от съеденного таракана, а ведь с Фраерманчиком-Тараканчиком дружили мы четверть века. Ну, ничего, "меня бивал Калашников".
* "Если буду жив" - любимое присловье Льва Толстого.
** Речь идет о посвященной Гроссману статье критика Г. Н. Мунблита для "Литературной энциклопедии".
*** Писатель Р. И. Фраерман.
25.XII.1961
Я снова переехал в Ереван, в гостиницу, простился с чудным Цахкадзором, что означает "Долина цветов". Но так складывается, что на последнем этапе работы жить в горном поселке нельзя - приходится иметь дело с издательством, редактором. Надеюсь, что к концу месяца справлюсь со всеми делами, меня, правда, тревожит, не задержит ли меня получение денег, без коих, как ты легко можешь понять, до Сухуми не доедешь... Но надеюсь, что если и будет задержка, то на 2-3 дня.
У меня тут вновь появились значительные впечатления - в вечер накануне отъезда из Цахкадзора. Я был в гостях у пресвитера молоканской общины деревенской - бородатого старика, и знаешь, какое-то хорошее, светлое, ясное чувство от его веры. Куда образованному, просвещенному, блестящему католикосу всех армян Восгену Первому до этого косноязычного, почти неграмотного мужика Михаила Алексеевича. Верит! Знаешь - чувствуется сразу: верит по-настоящему, слив свою судьбу, судьбу жены, детей, внуков со своей верой. Верит в добро, в доброту, в то, что нельзя обижать людей и зря, для забавы, убивать животных. Пили мы чай и говорили, и я увез хорошее чувство от человека этого и от его речей.
А потом я поехал уже из Еревана, вчера, в деревню Сасун, на склоне Арагаца: сестра Кочара, старуха, женила сына-шофера. Эта поездка, конечно, самое сильное мое армянское впечатление. И знаешь, дело даже не в замечательном, поэтичном, грубом, сложном и многоступенчатом свадебном обряде и не в красивых старинных песнях, которыми славится Сасун, деревня, связанная с Давидом Сасунским. Дело, Сема, в чудных людях, деревенских армянских стариках, в армянских мужиках - чудных людях. На свадьбе было 200 человек, и я наслушался человечных, добрых речей - впервые в жизни. Десятки людей в своих речах, обращаясь ко мне, перед толпой мужиков, баб, говорили горячо, страстно, со слезами. А говорили пастухи, шо
феры, землекопы, каменщики сельские. В этот день я особенно сильно жалел, что тебя не было в этой деревне,- я все думал, что ты бы стоял тут и плакал, и написал бы стихи, читая которые, люди бы тоже плакали.
