темноте коробок. – Мешка по два нагребём, нам и хватит. Куда серянки забросил?
- Не надо, Митрий! Хлеб ведь... За его сколь здоровья положено.
- Чей он, хлеб-то? Колхозный, – стало быть, ничей! А у тебя дети голодные.
- Лучше уж по миру, – упрямо твердил Илья.
- Не шуми. Как бы Афанасея не услыхала! Да где они? Ага, тут!
- Не поджигай, Митрий.
- Для тебя же стараюсь, мазурик! Мне единого зёрнышка не надо, – обливая угол амбара керосином, бормотал Митя. – Надо, чтобы снизу горело... Сверху заметят скоро...
Огонь взялся сразу и разошёлся по керосиновому пятну.
- Лучше бы замок сломать.
- Услышат. Народишко почуткой! Давай отойдём подальше. А как стена падёт – и нагрузимся...
Крадучись, они спустились по яру к реке, от которой кто-то поднимался навстречу.
- Ложись! – велел Митя, оттягивая приятеля к тальнику.
- Митрий. Ты? – окликнул встречный, и они узнали по голосу Евтропия. Пробурчав под нос ругательства, Евтропий медленно зашагал дальше, поскрипывая коромыслом...
От складов пахнуло дымком. «Уж не горит ли?!» – увидав огонь, подбежал к амбару, выплеснул на него воду.
Но пламя уже охватило весь низ одной стены и через углы переметнулось на другую.
- Афанасея! – позвал Евтропий. – Запрягай пожарную! Горит!..
Выбежав на улицу, закричал: «Пожа-ааар!».
Тотчас засветились окна у деда Семёна.
А двумя минутами позже старик ковылял к каланче.
Евтропий поливал водой из пожарного рукава. Афанасея управлялась с насосом.
Горело только снаружи, но пламя плотно обступило всё строение. Кто-то длинный, нескладный вскочил с ломом на крышу и стал выворачивать зацветшие огнём доски. Расщеплённые, они падали вниз, плескали огненными брызгами.
- Наверх! Все наверх! – поставив в помощь Афанасее Ямина, гнал мужиков Евтропий. – Наверх, мать вашу... – подняв шланг, полоснул из него в толпу.
Тут же, среди снующих с вёдрами воды, орудующих баграми и ломами людей суетился Панфилов, подбегая то к одному, то к другому.
- Наказанье господне! – бубнил он, дымясь чёрной лопатой бороды. – Бог-то, он всё видит: и правых, и виноватых!
Без нужды высадив раму в конюховке (там не горело), незаметно подбросил огня, но тут же содрогнулся от ядрёного тумака Агнеи.
- Ишь, что вытворяет! Люди тушат, а он головёшки подбрасывает! Растерзать тебя мало, антихрист!
- Не губи, Агнюша! – взмолился старик. – Бес попутал. – На них сыпались искры. Тлел дублёный полушубок Панфила.
- Всё подсиживаешь! – прижав старика к стене, Агнея тыкала в его бороду головёшку.
- Не губи! Христом-богом молю! – всхлипывая, упрашивал Ворон, он знал, что если этот случай дойдёт до сельсовета, добра не видать. – Отпусти, касатка! Дай помереть спокойно!
- Уматывай! – поддав ему коленкой, велела Агнея. Времени на разговоры не было. Да и злости на жалкого не хватало.
Пламя на пристройках задавили. Амбар кое-где ещё рыжел огнём, который нещадно добивал Евтропий.
Скоро всё затихло.
- Как хоть загорелось-то? – оттирая закопчённое лицо, допытывалась Афанасея.
- Подожгли, вот и загорелось, – нервно вздрагивая, проворчал Евтропий. Ему казалось, что те, кого он встретил у яра, не случайно побежали от него. Одного – Митю – он опознал.
- А может, шальная искра попала? – предположил Дугин.
- Искры снизу разве падают?
- Всё могло быть, – с меньшей уверенностью проговорил Дугин. – Ты нынче баню топила, Агнея?
- Топила.
- Ну вот, от вас и загорелась, должно. Сам пожарник, а до того распалишь, что всю деревню готова сжечь... Попала одна искра, другая – и пошло чесать...
Над селом ещё гудел пожарный колокол, висевший на каланче.
- Разохотился дед Семён! – засмеялся Евтропий. Разговор о пожаре на том и кончился.
А колокол по-прежнему призывно звенел над Заярьем.
Для каждого случая у старика имелся особый звон.
В праздники весело наяривал «Камаринскую», рекрутам выводил «Соловья-пташечку», на пожар звал тревожно и торопливо: «Хватит дрыхнуть, хватит спать!», о похоронах возвещал скорбно и торжественно. И хоть нечасто говаривал колокол, а руку деда Семёна узнавали сразу.
- Потушили уж! – закричал Евтропий, влезая на каланчу по ветхим ступеням. – Отдыхай, хватит звонить!
- Не мешай! – отмахнулся старик, и снова звон поплыл по деревне.
Он падал на крыши домов, через окна проникал в задубевшие людские души, а люди гадали: отчего им не по себе?
Звуки тоньше мыслей, острее слов.
И хоть шли они не от мудреца, не от пророка, а от медного колпака, в котором яростно, неуёмно бесновался
