стоя. Женщина протянула платок, в котором, завернутое в три слоя газет, лежало что-то упругое и мягкое. «Неси скорей, пока не померз», – было ей сказано. Схватив обмороженными ладонями сверток, бабушка протянула кольцо.
«Убери, – сказала женщина с черными глазами, – у меня трое сыночков на фронте, на младшего вчера похоронка пришла. Твой выздоровеет. А кольцо зря сняла, в войну – недобрая примета».
Бабушка хотела обнять женщину, но калитка захлопнулась наглухо.
У нее нашлись силы добежать до дома.
В комнате бабушка развернула теплый сверток.
Помидор был силен, сочен и светился жаром красной кожицы. Тося не верила своим глазам – так и стояла, раскрыв рот. Валерка по-детски потянулся, но получил по рукам.
А Женька заулыбался, облизнулся сухим язычком, а потом с аппетитом, не торопясь, как большой, съел дочиста нарезанные дольки. И заснул крепким, долгим, здоровым сном.
Температура спала. Он быстро пошел на поправку.
Не прошло и месяца, как Тося начала потихоньку приучать Женьку к свежему воздуху с разрешения Тамары Тимофеевны. Началась прежняя трудная, размеренная жизнь. Только коллеги по работе заметили у бабушки раннюю седину. Она отвечала, что это – фамильное, от отца, тот поседел в тридцать лет.
Что, в общем, было правдой.
До самого отъезда из Вятских Полян, когда выдавалась свободная минута, бабушка искала тот дом и неприветливую женщину, чтобы сердечно поблагодарить. Много раз ходила тем же, как ей казалось, маршрутом, но так и не смогла найти глухой забор и окно с цветастой занавеской. Никто из бабушкиных сослуживцев не слышал, чтобы в их городе на окошках выращивали помидоры: бесполезно, не вызревают они в лесном холодном краю! Лимоны ради забавы растят в кадках, а с помидорами никто и не связывается…
Кто была это женщина, бабушка так и не узнала.
А примета сбылась. В конце сорок второго года на деда пришла похоронка: пропал без вести в Синявинских болотах, в месиве беспощадных боев. Бабушка осталась вдовой с двумя детьми, которых еще надо было вырастить после войны.
…В Ленинград из эвакуации бабушка вернулась с крепкими и здоровыми сыновьями, только совсем седая. Прадед мой, Тимофей Евдокимович, первый раз в жизни, не стесняясь, плакал, когда обнял внуков и дочь на том же самом перроне. Плакала и прабабка моя, Леля. Потому что родные вернулись живыми, потому что пережили блокаду, потому что семья вместе, потому что вот-вот победим немцев.
Постепенно жизнь брала свое.
Закончилась война.
Начались трудные послевоенные годы. Но понемногу все налаживалось: отменили карточки, хлеба стало вдоволь. В магазинах появились овощи.
Однако еще много лет бабушка не притрагивалась к помидорам.
Нам не дано знать, что и почему случается в нашей жизни.
Плохое и хорошее имеет скрытый смысл, который не объяснить днем сегодняшним. Это не справедливость и не доброта, это нечто большее, где мы – крохотные частички великого замысла. Быть может, потому, что жизнь наша имеет смысл в одном: чтобы она продолжалась.
Быть может, для этого происходят чудеса.
В чем смысл того, что бабушка вынесла на своих плечах одиночество, проголодь, страдание, нищету и все, чем была так богата история нашего народа?
Я думаю, в этом был смысл.
Быть может, он в том, что Женька и Валерка выросли и прожили разные, по-своему непростые жизни и что у них в свой срок появились дети, эти дети были мы – внуки моей бабушки.
Смысл был в том, что у нас появились ее правнуки.
И что много лет спустя моя дочь, правнучка командира Красной армии, сложившего голову на войне, как и миллионы русских солдат, сидя у меня на плечах, радовалась салюту семидесятой Победы.
Быть может, в этом и есть смысл страданий и тягот, которые нам посылаются в жизни.
Настолько огромный, что нам не дано узнать его до конца.
Жвачка, конечно, что же еще: «Болек и Лелик», «Джуси фрут», «Дональд»… Нет, советской у нас не было. – Прим. авт.
