Чичиков оторопел. “Позвольте”, сказал: “этак дело затянется”.
“А!” сказал с улыбкой полковник: “вот тут-то и выгода бумажного производства. Оно, точно, несколько затянется, но зато уже ничто не ускользнет: всякая мелочь будет видна”.
“Но позвольте… Как же трактовать об этом письменно? Ведь это такого рода дело. Души ведь некоторым образом… мертвые”.
“Очень хорошо. Вы так и напишите, что души некоторым образом мертвые”.
“Но ведь как же мертвые? Ведь этак же нельзя написать. Они хотя и мертвые, но нужно, чтобы казались, как бы были живые”.
“Хорошо. Вы так и напишите: но нужно, или требуется, чтобы казалось, как бы живые”.
Что было делать с полковником? Чичиков решился отправиться сам поглядеть, что это за комиссии и комитеты; и что нашел он там, то было не только изумительно, но превышало решительно всякое понятье. Комиссия всяких прошений существовала только на вывеске. Председатель ее, прежний камердинер, был переведен во вновь образовавшийся комитет сельских построек. Место его [Вместо “Место его” начато: На место его] заступил конторщик Тимошка, откомандированный на следствие [а. Как в тексте; б. Начато: на следствие и дело между; в. на следствие в другую деревню] разбирать пьяницу прикащика с старостой, мошенником и плутом. Чиновника нигде.
“Да где ж тут, да как добиться какого-нибудь <толку>?” сказал Чичиков своему сопутнику, чиновнику по особенным поручениям, которого полковник дал ему в проводники.
“Да никакого толку не добьетесь”, сказал проводник: “у нас бестолковщина. [Далее начато: а. У нас; б. Только и выгодно в комиссии построенья] У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от дела, посылает, куды угодно. Только и выгодно у нас, что в комиссии построения (он, как видно, был недоволен на комиссию построенья). У нас так заведено, что все водят за нос [У нас все водят за нос] барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно”.
“Это, однако же, нужно ему сказать”, подумал Чичиков и, пришедши к полковнику, объявил, что у него каша и никакого толку нельзя добиться, и комиссия построений ворует напропалую.
Как воскипел благородным негодованьем полковник. Тут же написал восемь да строжайших запросов: [Далее начато: Почему нет ныне комиссии прошений] на каком основании, комиссия построений самоуправно распорядилась с неподведомственными ей чиновниками, как мог допустить главноуправляющий, чтобы представитель, не сдавши своего поста, отправился на следствие, и как мог видеть равнодушно комитет сельских дел, что даже не существует комиссии прошений?
“Ну, пойдет кутерьма”, подумал Чичиков и начал раскланиваться.
“Нет, я вас не отпущу. В два часа, не более, вы будете удовлетворены во всем. Ваше дело поручу теперь особенному человеку, который только-что окончил университетский курс. Посидите у меня в библиотеке. Тут всё, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши — всё. Пользуйтесь, пользуйтесь всем, вы — господин”. Так говорил Кошкарев, отворяя дверь в книгохранилище. Это был огромный зал, с низу до верху уставленный книгами. Были там даже и чучела животных. Книги по всем частям: по части лесоводства, скотоводства, свиноводства, садоводства, тысячи всяких журналов, руководств и множество журналов, представлявших самые позднейшие развития и усовершенствования и по коннозаводству и естественным наукам. Были и такие названья: “Свиноводство, как наука”. Видя, что здесь всё вещи неприятного препровождения, он обратился к другому шкафу. Из огня — в поломя! Тут были всё книги философии. На одной было заглавие: “Философия, в смысле науки”; шесть томов в ряд, под названием: “Предуготовительное вступление к теории мышления в их общности, совокупности и в применении к уразумению органических начал общества обоюдного раздвоенья”. Что ни разворачивал Чичиков книгу, на всякой странице: проявленье, развитье, абстракт, замкнутость и сомкнутость, и чорт знает, чего там не было. “Нет, это всё не по мне”, сказал Чичиков и оборотился к третьему, где были книги всё по части искусств. Тут вытащил какую-то огромную книгу [Далее начато: с. каким-то] с нескромными мифологическими картинками и начал их рассматривать. Это было по его вкусу. Такого рода картинки нравятся холостякам средних <лет>. Говорят, что в последнее время стали они нравиться даже и старичкам, изощрившим вкус на балетах. Что ж делать, человечество нашего века пряные коренья любит. [Что ж делать, пряные коренья любит человек. ] Окончивши рассматриванье этой книги, Чичиков вытащил уже было и другую, в том же роде, как вдруг появился полковник Кошкарев, с сияющим видом и бумагою.
“Всё сделано и сделано отлично. Человек этот решительно понимает один за всех. За это я его — выше всех: заведу особенное, высшее управление и поставлю его президентом. Вот что он пишет…”
“Ну слава те, господи!” подумал Чичиков и приготовился слушать. Полковник стал читать:
“Приступая к обдумыванью возложенного на меня вашим высокородием поручения, честь имею сим донести на оное. 1-е. В самой просьбе господина коллежского советника и кавалера Павла Ивановича Чичикова есть уже некоторое недоразумение: в изъясненьи того, что требуются ревижские души, постигнутые всякими внезапностями, вставлены и умершие. Под сим, вероятно, они изволили разуметь близкие к смерти, а не умершие, ибо умершие не приобретаются. Что ж и приобретать, если ничего нет. Об этом говорит и самая логика. Да и в словесных науках они, как видно, не далеко уходили…” Тут на минуту Кошкарев остановился и сказал: “В этом месте, плут… он немножко кольнул вас. Но судите, однако же, какое бойкое перо, статс-секретарский слог; а ведь всего три года побыл в университете, даже не кончил курса”. Кошкарев продолжал: “в словесных науках, как видно, не далеко… ибо выразились о душах умершие [Далее было: тогда как душа бессмертна], тогда как всякому изучавшему курс познаний человеческих известно заподлинно, что душа бессмертна. 2-е. Оных упомянутых ревижских душ, пришлых, или прибылых, или, как они неправильно изволили выразиться, умерших, нет на-лицо таковых, которые бы не были в залоге, ибо все в совокупности не токмо заложены без изъятья, но и перезаложены, с прибавкой по полутораста рублей на душу, кроме небольшой деревни Гурмайловка, находящейся в спорном положении по случаю тяжбы с помещиком Предищевым и потому ни в продажу ни под залог поступить не может”.
“Так зачем же вы мне этого не объявили прежде? Зачем из пустяков держали?” сказал с сердцем Чичиков.
“Да ведь как же я мог знать об этом сначала [а. Как в тексте; б. об этом сначала. Это узнается после.]. В этом-то и выгода бумажного производства, что вот теперь всё, как на ладони, оказалось ясно”.
“Дурак ты, глупая скотина”, думал про себя Чичиков. “В книгах копался, а чему выучился?” Мимо всяких учтивств и приличий, схватил он шапку — из дома. Кучер стоял <с> пролетками наготове и лошадей не откладывал: о корме пошла бы письменная просьба, и резолюция — выдать овес лошадям — вышла бы только на другой день. Как ни был Чичиков [Как ни был он] груб и неучтив, но Кошкарев, несмотря на всё, был с ним необыкновенно учтив и деликатен. Он насильно пожал ему руку и прижал ее к сердцу [Далее начато: уже в то время, когда тот садился] и благодарил его за то, что он дал ему случай увидеть на деле ход производства, что передрягу и гонку нужно дать необходимо, потому что способно всё задремать и пружины сельского управленья заржавеют и ослабеют; что, вследствие этого события, пришла ему счастливая мысль устроить новую комиссию, которая будет называться комиссией наблюдения за комиссией построения, так что уже тогда никто не осмелится украсть.
“Осел, дурак”, думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь [Далее начато: обвол<окла>] была на небе. В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.
“Что это вы так запоздали?” сказал Скудронжогло, когда он показался в дверях.
“О чем вы это так долго с ним толковали?” сказал Платонов.
“Уморил”, сказал Чичиков. “Этакого дурака я еще от роду не видывал”.
“Это еще ничего!” сказал Скудронжогло. “Кошкарев — утешительное явление. Он нужен затем, что в нем отражаются карикатурно [что в нем как в карикатуре] и видней глупости умных людей. [а. Как в тексте; б. глупости умников] Завели конторы и присутствия, и управителей, и мануфактуры, и фабрики, и школы, и комиссию, и чорт их знает что такое. Точно как будто бы у них государство какое. Как вам это нравится, я спрашиваю. Помещик, у которого пахотные земли и недостает крестьян обрабатывать, а он завел свечной завод, из Лондона мастеров выписал свечных, торгашом сделался. Вон другой дурак еще лучше: фабрику шелковых материй завел”.
