— Так как же тебе быть-то? — воскликнул Юфим.
— Вот, как хошь!
Она жалобно улыбнулась, замолчала и снова принялась за шитье. Дети присмирели и сидели жалкие, как брошенные птенчики… Со двора доносилось пение петухов и крик уток…
— Н-да, — глубокомысленно произнес дядя Юфим, — и через злато, видно, слезы льются… Ох-хо-хо! Видно, скоро свету конец: муж на жену, сын на отца, брат на брата. Водочка это… Хитрость пошла промежду людей, обман, нажива… В писании сказано: «Обовьет паутина весь свет белый… побегут по земле и полетят по воздусям жуки черные с железными носами… Тут и свету конец!..» И все верно, и все это верно!..
Он замолчал и стал делать папироску; молчали и мы. В сенях послышались шаги, дверь отворилась, и в кухню вошла хозяйка, неся с собой заступы.
— Ну, вот вам, ребятушки, струмент! — сказала она и, обернувшись к молодой невестке, спросила: — Не слыхать, не шевелится?
— Нет, — ответила молодая, не поднимая головы от работы.
— А ты, никак, опять ревела? — спросила свекровь. — Дура ты, дура, охота…
— Заревешь! — сказал дядя Юфим.
— А нешто она вам сказывала?
— Сказывала. Чудна голова! Да вы ему хоть вина-то бы не давали… вот бы он и не пил.
Хозяйка усмехнулась.
— А мы не жалеем, родной, водки-то: пей хучь в три горла, — авось, господь даст, захлебнется, подохнет скорей… Тогда и пить бросит.
— Да уж тогда верно, что бросит! — сказал Юфим и добавил:- Чудеса в решете: дыр много, а вылезть негде!..
Хозяйка показала нам место, где рыть яму, и мы дружно принялись за работу.
Верхний слой земли был мягок и легко поддавался лопатам. Дальше пошла глина, твердая, как камень, и рыть стало трудно. Принесли лом, длинную железную, фунтов в двадцать, палку, и стали ею работать по очереди. Работа пошла скорее.
Вечером, когда село солнце и пригнали скотину, хозяйка позвала нас ужинать. Мы зачистили лопаты и пошли. На кухне было почти совсем темно. Хозяйка зажгла небольшую лампочку, висевшую над столом. Мы помыли руки из глиняного «с рыльцем» умывальника и, обтерев их о тряпку, висевшую тут же, уселись за стол.
— А где ж молодая, не видать? — спросил дядя Юфим.
— В ночевку пошла, ко вдове тут к одной недалече, — ответила хозяйка и, поставя на стол чашку со щами, села сама на скамью.
— А житьишко ейное, похоже, желтенькое?.. — сказал дядя Юфим, принимаясь хлебать вкусные, из белой капусты со снетками, щи.
— Ох, уж и не говори, родной! — воскликнула хозяйка и махнула рукой. — Не говори — срамота на все село. И бог его знает: напущено на него, что ли.
— А вы бы в Нахабино съездили, свозили б, помолились.
Хозяйка опять махнула рукой и с грустью сказала:
— Были, возили…
— Ну, что ж?..
— Грех один: зарок взял на полгода не пить… перед крестом, евангелием клялся, а сам, идол, в тот же день налакался. С той поры зачертил, индо волос дыбом встает, страсть!..
— Грехи! — произнес Юфим. — Полечить бы его как.
— Да как лечить-то, нет такого человека… Ты, родной, не слыхал ли средства какого, а?
Дядя Юфим помолчал, пережевывая кусок хлеба, и потом, расправя пальцами усы, сказал:
— Как сказать… слыхал я… Достоверено сказать не могу, ну, а только слыхал и, будто, помогает… Сделай ты, милая, вот что, — продолжал он, немного помолчав и подумав:- возьми ты половину аль там боле, дело твое… Пробку из ней, примерно, эдак вытащи… не совсем вытащи, а чтоб, значит, только дух из нее выходил малость… и поставь ты эту половинку в стерву… Издохнет, скажем, лошадь аль там корова: шкуру ейную сдерут… дух из нее пойдет… ты, значит, в нутро ей эту спасудину. И пущай, значит, стоит она в ней, покуда воронье всю стерву не сожрут. А там вынь и поднеси ему стакашек в те поры, когда он с похмелья… Коли начнет с души рвать, говори: слава богу!.. попритчило ему… Ну, коли не сорвет — крышка… говори тогда: злой дух в нем.
Хозяйка промолчала. Видя, что мы кончили со щами, она встала и, сняв со стола чашку, пошла к печке. В это время. в сенцах послышался шум. Дверь отворилась настежь, и к нам в кухню, переступив порог, вошел человек.
Человек этот был полураздет. На нем была длинная кумачовая рубашка и полосатые короткие штаны… На ногах резиновые калоши на босу ногу…
Увидя нас, он на минуту остановился около порога, что-то думая, шагнул вперед и, растопыря руки, закричал хриплым голосом:
— Максим, на-а-адуйся!
Мы глядели на него, и он глядел на нас.
После продолжительного молчания он снова закричал:
— Максим, надуйся! Что за народ? — хриплым басом произнес он, садясь на скамью рядом с Терехой-Вохой. — Как без моего спроса могли, а? Кто здесь хозяин, а?.. Максим, надуйся!.. — опять закричал он и ударил себя кулаком в грудь. — Я! — выкрикнул он, тараща пьяные оловянные глаза. — Максим, надуйся!..
— Будет тебе орать-то, ду-у-урак! — сказала хозяйка, ставя на стол чашку с кашей. — Медведь рамейский!.. На что ты похож-то… у-у, лешман! Ни стыда в тебе, ни совести…
— Максим, надуйся! — крикнул он снова и вдруг, схватив стоявшую на столе бутылку с постным маслом, вылил из нее все масло в кашу. — Жрите! — закричал он. — Кашу маслом не испортишь. Ма-аксим, надуйся!..
Возмущенная хозяйка схватила его левой рукой за волосы, а правой стукнула несколько раз по толстой короткой шее, приговаривая:
— Вот тебе надуйся! Вот тебе надуйся! Вот тебе надуйся! Не озорничай, разбойник!
Смешливый Тереха-Воха громко захохотал. Дядя Юфим перекрестился и с серьезным лицом полез вон из-за стола. Мы за ним.
— Куда же вы? Сидите! — сказала хозяйка. — Я другой наложу.
— Спасибо, — сказал Юфим, — сыты… много довольны.
— Вы уже не взыщите, сделайте милость, — просила хозяйка, — пьяный человек… дурашливый… Коли хотите, я самовар согрею, а? Будете пить-то?..
— Да оно не мешает, — ответил Юфим, — чай пить — не дрова рубить…
— Где ключи от лавки? — закричал вдруг пьяный «хозяин».
— Я вот дам тебе ключи! — ответила хозяйка. — Иди, бесстыдник, отседа!
— Где ключи? — опять крикнул он.
— А на что они тебе, дураку, понадобились?
— Баранок им, — он сделал движение рукой в нашу сторону, — пущай жрут! Сдобных фунт! Максим, надуйся!
— Иди, дрыхни, дурак пьяный… Ду-у-урак!..
— Я не дурак, а сроду так! — заржал хозяин. — Ма-а-ксим, надуйся! — опять закричал он и вдруг спросил: — А в карты играть умеете по носам?.. Ты, старый чорт, умеешь? — обратился он к дяде Юфиму.
— Чорт-то в болоте, — ответил, обидевшись, дядя Юфим. — А ты бы, купец, в сам-деле спать шел… Святое бы дело.
— А ты ружейные приемы знаешь, а?
— Каки-таки ружейные приемы?..
— А-а-а, деревня! Каки!..
Он схватил стоявший около печки ухват, встал посреди избы в позу, вытянулся и закричал во всю глотку, страшно тараща глаза:
— Ннн-а-а кра-а-а-ул!!!
Тереха-Воха снова не утерпел и громко захохотал.
— Ша-а-а-г вперед! Ша-а-а-г назад! — между тем орал хозяин и вдруг, схватив ухват наперевес, бросился на Тереху-Воху.
— Ко-о-о-ли! — заорал он. — Максим, надуйся!
— Батюшки! — воскликнул перепуганный Тереха. — Убьет… Жуть!..
— Ко-о-о-ли! — еще шибче закричал хозяин и, обернувшись, наставил ухват в дядю Юфима.
— Окстись, лешай! — крикнул дядя Юфим. — Белены объелся, знать!
— Ко-о-о-ли! — снова закричал «хозяин» и вдруг ткнул со всего размаху концом ухвата стоявшую на столе чашку с кашей. Чашка полетела со стола и разбилась вдребезги.
— Вяжите его, разбойника, — завопила хозяйка, — отцы родные! Вяжите, бейте… не бойтесь, бейте в мою голову… Перебьет он теперь, разбойник, все… вяжите его!
— Максим, надуйся! — орал между тем хозяин и начал без разбору, во что попало, тыкать ухватом, крича: — Ко-о-о-ли… Бей! Режь!..
— Вяжите его! — вопила хозяйка.
— Максим, надуйся! — ревел одуревший хозяин, вышибая из шкафа последнюю дверку.
Видя, что дело приняло такой оборот и что комедия превращается, так сказать, в трагедию, мы, внемля просьбам хозяйки, по знаку Малинкина бросились на пьяного, свалили с большим трудом на пол, связали и положили в сторонке.
— Максим, надуйся! — хрипел он, делая тщетные усилия развязаться.
От этих усилий лицо его сделалось красно-багровым и, казалось, готово было лопнуть… Глаза дикие, оловянные, без бровей, что делало их еще более страшными, лезли из орбит… По углам рта виднелась пена.
— Господи, помилуй нас грешных! — произнес дядя Юфим, глядя на исступленного человека и качая седой головой. — Что водочка-то делает, а?… И хороший, може, человек, а вот вишь…
— Жуть! — прошептал, весь дрожа, Тереха.
Хозяйка села к столу, положила на него руки калачиком, ткнулась головой и горько заплакала.
Хозяин долго еще «бушевал», не давая нам покоя. Наконец, он стих, и мы все уснули.
