не пытается казаться хорошей с окружающими, она лишь демонстрирует любезность, но такую, граничащую со снисходительностью. Любезность королевы, волей случая оказавшейся на плоту с шутами.
Хотя иногда мне кажется, что ее так и подмывает кому-то нахамить.
Похоже, вчера, на балконе, она готова была «от души» нахамить именно мне!
Я что-то ковырнул в ней, что-то очень живое, и чтобы, не дай бог, не обнажить это «что-то», она просто меня прогнала!
Из дома часто приходили сообщения, писала, само собой, Маша, но она постоянно употребляла местоимение «мы», почти в каждом предложении напоминая о том, что у меня есть сын.
«Мы уже скучаем. Мы читали книжку. Мы уже ложимся».
И так далее.
Да я и не забываю о них ни на минуту!
Конечно, меня очень волнует, как они там, но уже давно процентов девяносто моих мыслей, хочу я этого или нет, – об Алисе, странной девушке, так хорошо умеющей и не умеющей лгать…
Платон, захлопни свое сердце!
Закрой его подушкой, ни к чему тебе это все!
Девушка явно с «заскоком» (ну, еще бы – такое пережить!), но времени-то с тех пор ведь немало прошло…
И вместо того чтобы если даже не оторваться здесь на всю катушку, то хотя бы отвлечься, она открывает свой ноутбук и сидит истуканом, пишет все что-то.
А может, кому-то?
Платон, да ты, кажется, ревновать начинаешь?!
Ну вот, теперь у меня появилось новое чувство…
А мне всегда казалось, что я напрочь лишен его, по крайней мере, к бабам.
Да, что-то такое скребло внутри по отношению к Аркадию, но то было другое, это скорее была ревность Аркадия к самому Аркадию, к его «другим» делам, к его бизнесу, к заполненным чем-то часам его жизни, когда он не мог или не хотел меня видеть.
И все это, пережитое, прокрученное сто раз в моей воспаленной голове, было уже давно!
Тогда, когда я еще боготворил этого человека, как можно боготворить учителя, показавшего иной путь.
А сейчас я с горьким опустошением понимал, что просто перепутал, ошибся дверью и пошел по чужому пути.
И виновата во всем она, Алиса…
Дурацкая девушка, которая даже не пытается меня соблазнить.
Ты мне зачем-то дан.
Это точно.
Временами мне становится просто невыносимо от себя самой, от того, что в моей голове теперь живешь только ты!
И тогда злость начинает сочиться из-под моих фиолетовых ногтей, теперь мои пальцы сжимают сигареты чаще обычного, злость душит меня, злость не дает сделать ни одного свободного шага, мне хочется пойти и придушить каждую из этих мумий, упакованных в «Гуччи» и «Версаче», таких же нелепых и пошлых, как и их выбор одежды, с утра до вечера хохочущих здесь над тупыми шутками.
Я поняла, именно сегодня поняла, лежа в липком поту на балконе, на неудобной раскладушке в сеточку (я теперь после обеда тут загораю и веду свою страничку на форуме, а всем говорю, что иду спать), я поняла: ты боишься отказа!
Вот и придумал себе оправдание, что «с девушками не очень».
Ну и на хрен ты мне не нужен, раз боишься!
Я ведь, милый, и сама всего боюсь…
Восемь дней уже прошло с тех пор, как мы здесь, сегодня девятый вечер.
Послезавтра – домой…
Платон, сделай хоть что-нибудь, напейся, признайся мне прямым текстом, что ты гей, что ты импотент, признайся, что дал обет верности жене, что хочешь подружку Вероники Андреевны, только сделай хоть что-нибудь!
Мое сердце из бумаги, да.
С ним нельзя так, нет, оно теперь тонкое очень.
Прозрачное такое, сквозь него тебе можно очертания моря увидеть и даже ту птичку, что летит куда-то, не ведая страха. А ты берешь и, затаив дыхание, чертишь на нем какие-то знаки тоненьким ножичком. Рвется бумажка, ой рвется… Зачем ты так и что тебе от меня нужно?! Я хочу сказать: «Будь со мной поосторожней!» – но я все молчу, а вдруг ты возьмешь да и уйдешь со своим ножичком к другому, вон к тому, например, дебилу белозубому, чернявому, заставляющему наших теток сутки напролет над чем-то истерично хохотать? А я не хочу так, хочу, чтоб ты осталась… и да ладно уж, черти, шамань, раз по-другому не можешь. А я без этого уже никак не могу и сам…»
С утра мне пришла в голову диковатая мысль.
В принципе, и уволить за это могут, легко.
Я решил пойти погулять с Алисой в город.
Вот как решил, так и выбросил эту мысль из головы, для того чтобы, когда снова ее достану, она была спонтанной и естественной.
Я озвучил ее после обеда.
Алиса приходила в ресторан позже остальных, а уходила всегда последней.
Когда со столов убирали, она пересаживалась к бару, заказывала еще кофе, курила и что-то все писала в своем ноутбуке.
И каждый раз я подсаживался к ней с таким видом, что это действие вроде бы как само собой разумеющееся, и каждый раз я тоже курил, нес чепуху или просто молчал.
Иногда мы уходили вместе, разбегались по своим номерам, говоря многообещающее: «До вечера!» Иногда Алиса оставалась там одна, а я уходил и честно пытался часок подремать, мне ведь и вправду нужен сон, я же, вообще-то, здесь еще и на работе…
Сегодня я остался с ней.
– Пойдешь вечером в город?
Она посмотрела на меня так, как будто сама только что именно это и хотела предложить!
– Конечно!
Улыбнулась просто и счастливо, как ребенок.
Господи, как с ней легко, как с ней сложно…
– А тебе разве можно так?
– Нельзя.
– А как же тогда?
– Молча. Уйдем по-тихому, сегодня же вечеринка, она в одиннадцать заканчивается, а завтра ранняя экскурсия. Ты, кстати, поедешь?
– Угу.
И вот опять эта полуулыбка-полунасмешка…
Мимо прошмыгнули две тетки из «наших», подружки Вероники Андреевны. Держась, как школьницы, под ручку, дефилируя игривой походкой, они сделали вид, что нас не замечают.
– Здравствуйте! – вдруг громко, крикнув им в спины, взорвалась Алиса.
– Ой, здрасьте-здрасьте! – Тетки, разряженные во что-то аляповато-летящее, тут же разулыбались.
Я невольно усмехнулся.
Алиса как собачка, которая территорию метит. Не важно, что мы не спим. Для нее важно показать им, что я не с ними, а с ней…
За пять евро бармен рассказал мне, что в городе есть только один приличный клуб и пара приличных ресторанов. Но в ресторан – это дорого, да и чего там сидеть, опять
