вместе оплакиваем наши развалины. Да, все в прошлом, но какое это было прошлое! Ты – единственный человек, который был добр ко мне. Ты представить себе не можешь, как много это значило для меня в тяжелые времена. Когда все остальные… ну, ты знаешь… я думал о тебе, и мне было не так одиноко. Я всегда знал, что хотя бы на одного человека в этом мире могу положиться.
– Да, – ответил я, – да.
Он крепко обнял меня за плечи в искреннем, мальчишеском порыве. Прежде подобные жесты были совершенно чужды его натуре.
– И я знаю, почему ты не приехал на нашу свадьбу, – продолжал он, – но теперь все в порядке, ведь так?
– Да, – ответил я, и это действительно было правдой. В конце концов, помимо голубых глаз, в мире есть еще и карие. И одни карие глаза подарили мне все то, чего когда-то не смогли дать голубые.
– Вот и хорошо, – ответил Хёрст. Мы продолжили свой путь в спокойном молчании, преодолели заросший дроком холм и начали спускаться к Хёрсткоту. Усадьба располагалась в низине, ее окружал ров, а темно-красные стены выделялись на фоне неба. Во всем доме не было видно ни единого приветственного огонька рано зажженной свечи, лишь бледный янтарный свет сентябрьского вечера струился сквозь узкие окна без стекол.
Три доски и грубо сколоченные перила пришли на смену старому подъемному мосту. Мы пересекли ров, и Хёрст потянул за канат, висевший у огромной окованной железом двери. Внутри громко зазвенел колокольчик. Пока мы стояли там в ожидании, Хёрст отодвинул ветки взбирающегося по арке шиповника и перебросил их через перила.
– Мы здесь слишком близки к природе, – смеясь, сказал он. – Клематис только и делает, что ставит нам подножки или норовит схватить за волосы, и мы всегда готовы к тому, что плющ ворвется в окно и присоединится к нашему ужину, не спросив позволения.
Затем огромная дверь замка Хёрсткот отворилась, и перед нами предстала Кейт, в тысячу раз милее и прекраснее, чем прежде. В миг, когда я увидел ее, ужас и смятение охватили меня. Ни одна женщина с карими глазами не могла с ней сравниться. Сердце мое почти остановилось.
Жизнь перетягивает смерть: вперед! [39]
К счастью, быть красивой и быть любимой – не одно и то же. Я шагнул ей навстречу и с легкой душой протянул руку.
Это были чудесные две недели. Хёрсты успели полностью привести в порядок одну башню замка, и в ее странных восьмиугольных комнатах мы проводили все время за исключением тех дней, когда выбирались на прогулки или уезжали к морю в Певенси.
Стараниями миссис Хёрст дом приобрел старомодное очарование, мебель с Уордор стрит и вещицы из универмага Либерти наполняли комнаты уютом. Внутренний двор замка, расположившийся над подземными коридорами и поросший травой, был окружен стенами, каменная кладка которых медленно крошилась под плотным покровом из плюща. Двор этот был прекраснее любого сада. Там мы встречались ранним утром, там отдыхали в ленивый полдень, там нас заставали сумерки.
Никогда раньше не приходилось мне встречать мужа и жену, которые были бы так же беззаветно влюблены друг в друга, как эти двое. И я, третий, ничуть не тяготился своей ролью, ведь их любовь была настолько полна, в ней было столько трепетного самоотречения, что присутствие третьего, друга, им не досаждало. Излучаемое ими счастье согревало и меня. Дни проходили, похожие на сон, но в конце концов приблизился час моего возвращения в Лондон, к повседневным делам и заботам.
Хёрст ушел в деревню отправить письма, а мы с его женой сидели во дворе. Огромная луна едва показалась из-за зубчатых стен замка, когда миссис Хёрст вдруг задрожала.
– Уже поздно и холодно, – сказала она, – лето закончилось. Давайте зайдем в дом.
Мы перешли в маленькую теплую комнату, где в сложенном из кирпичей очаге разгорался огонь и мягко светила затененная лампа. Мы устроились на диванчике в эркере и сквозь ромбовидные стекла стали любоваться золотой луной. Ее свет сливался с белой плотной дымкой, тяжело поднимавшейся надо рвом, и в этом слиянии рождались призраки.
– Мне так жаль, что вы уезжаете, – помолчав, сказала она. – Но ведь вы вернетесь на Рождество, чтобы покататься с нами на коньках по замерзшему рву? Мы хотим устроить средневековое Рождество. Вы не знаете, что это такое? Я тоже, но Джон знает. Он очень, очень умный.
– Да, – ответил я, – он всегда знал то, что большинству людей на этом свете знать не дано.
Она немного помолчала, затем вздрогнула снова. Я взял шаль, которую она сняла, когда мы вошли, и набросил ей на плечи.
– Спасибо! Я иногда думаю… вам не кажется, что существуют вещи, которые кто-то знать не должен, а кто-то должен не знать. Вы понимаете, в чем разница?
– Думаю, да.
– Вас никогда не пугало, – продолжила она, – что Джон никогда бы… что он всегда …
– Но разве теперь он не бросил все это?
– Да, конечно, сразу после нашего медового месяца. Представьте себе, он пытался гипнотизировать меня. Это было ужасно. И эта его книга …
– Разве вы верите в черную магию?
– О нет, конечно же я не верю, нисколько. Я никогда не была суеверной. Но эти вещи всегда пугали меня так, будто бы я верила в них. И кроме того, я считаю все это отвратительным. Но Джон … а вот и он! Пойдемте встретим его.
Его темная фигура на вершине холма отчетливо вырисовывалась на фоне вечернего неба. Кейт плотнее закуталась в шаль, и мы вышли под свет луны навстречу ее мужу.
На следующее утро, спустившись к завтраку, я обнаружил, что комната лишилась главного своего украшения. Серебряные приборы и сияющие белизной тарелки были на месте, но над столом не порхали проворные нежные руки хозяйки, и меня не встречал приветливый взгляд голубых глаз. В десять минут десятого вошел Хёрст, он выглядел ужасно обеспокоенным и удивительно напоминал прежнего себя.
– Послушай, старик, – сразу же начал он, – ты решительно намерен уехать сегодня? Кейт что-то разболелась. Не могу понять, что с ней. Я бы хотел, чтобы ты осмотрел ее после завтрака.
Немного подумав, я ответил:
– Я могу задержаться, только надо отправить телеграмму.
– Тогда останься, прошу тебя, – сказал Хёрст, стискивая мою руку и отворачиваясь. – Она бредила почти всю ночь, несла невероятный вздор. Ты просто обязан подняться к ней после завтрака. Нальешь нам кофе?
– Если хочешь, я пойду к ней прямо сейчас, – ответил я, и Хёрст провел меня в верхнюю часть башни по винтовой лестнице.
