поцелуй вышел совсем не таким, как в фантазиях. Без деревьев и буйной зеленой травы.
Возвращаясь домой с вечеринки, завершившейся, когда соседи вызвали полицию, девчонки, которые по причинам, до сих пор мне не вполне понятным, приняли меня в свою компанию, решили похулиганить – пробраться на школьную территорию. То самое место, откуда нам всегда хотелось поскорее сбежать, мы решили навестить теперь, на досуге, напившись пряного рома, украденного кем-то из отцовского бара. Вечеринка продолжилась под пожарной лестницей (если, конечно, сборище пьяных подростков, которые слушают драм-н-бэйс на телефоне – а этим-то мы и занимались, – можно назвать вечеринкой).
Он не интересовал меня совсем. Отвращения не вызывал, но привлекал не больше, чем стул, например, или стол. И все же, когда во время танца зашел сзади, положил руки мне на бедра и спросил, не хочу ли я кое-куда сходить, я последовала за ним. Мы ушли подальше от друзей, к кабинету естествознания, и там, под отдаленное дребезжание музыки, он прижался влажным ртом к моему рту, а я постаралась соответствовать.
Домой с “вечеринки” я шла босиком. Одна из девчонок одолжила мне туфли на высоких каблуках, но ходить в них я не могла. Кое-кто из-за этого надо мной посмеивался. После того как поцелуй состоялся, я сняла туфли и протянула хозяйке.
– Отдашь в понедельник, когда встретимся в школе, – сказала она, но я ответила, что все равно пойду домой босиком, поэтому разницы никакой, пусть забирает сейчас.
Я шла одна по тротуару, и ничто не отделяло мои ступни от бетона, смешанного с гравием. Холодная земля была даже приятна. Успокаивала.
Я вошла через заднюю дверь.
Она спала за кухонным столом.
– Мам?
Я убрала ей волосы за ухо, вынула из тарелки с хлебными крошками случайно упавшую туда прядь. Чай ее остыл. Островок молока плавал на поверхности.
Я нарочно гремела посудой, чтобы разбудить ее. Вылила холодный чай в раковину, смахнула крошки с тарелки в мусорное ведро.
Она не шелохнулась. Только глубоко вздохнула.
Я убрала масло в холодильник, взяла банку с джемом, закрутила крышку. Повернулась и посмотрела на маму. Плечи ее слегка приподнимались. Лицо казалось безмятежным, но под глазами опять сгустились тени. После того как мама подала на развод и мы с ней стали жить отдельно от отца, они появились вновь. Темные, как синяки.
– Я сегодня целовалась с мальчиком.
Мама не просыпалась.
– В первый раз.
Она все спала.
– Как-то не так я себе это представляла.
Я пошла проверить, закрыла ли кухонную дверь. Поставила мамину тарелку и чашку в раковину.
– Я ведь должна была что-то почувствовать, правда? Но ничего не поняла. Разве только, что губы у него влажные.
Она снова глубоко вздохнула, и ресницы ее затрепетали от сновидений.
– Мне казалось, это будет что-то значить. – Я выключила свет в кухне, взяла свою сумку. – Но нет, ничего это не значит.
Она шевельнулась, поудобнее укладывая голову на руки.
– Просто подумала, ты должна знать. Про мой первый поцелуй.
Я все ей рассказала, и мне стало легче.
Закрыла дверь в кухню и пошла наверх спать.
Теперь мой первый поцелуй запечатлен навечно – на фломастерном рисунке кабинета естествознания, освещенного луной, который больше и незачем было изображать. Я украсила его скелетом у окна, хотя на самом-то деле он не подсматривал… насколько мне известно. В следующий понедельник учитель литературы опять, закинув ногу, присел ко мне на парту и спросил: “Как понять, можно поцеловать кого-то или нет?” – и мой ответ был (и остается) прежним: не знаю.
Начав со змеи, Уборщик Пол перешел к героям Диснея, изображенным довольно небрежно, большому кельтскому кресту и наконец добрался до туза пик.
– Вот про эту не помню, – сказал он. – В тот день был мальчишник, и в ресторан я шел без единой татуировочки на плече, а в отель вернулся с пиковым тузом.
– Нравится он тебе?
– Не-а. Хорошо хоть на плече – на глаза попадается, только когда вижу свою спину в зеркало.
– А это, наверное, нечасто бывает, – подхватила я.
– Да уж. А вот еще одна, – он опустил рукав футболки, – моя любимая.
Пол повернул левую руку, и на сгибе я увидела девчушку – кареглазую, с ямочкой только на одной щеке.
– Моя малышка, – объяснил Пол.
Ниже рукописным шрифтом с завитушками было выведено: “Лола Мэй”.
– Как живая! – воскликнула я.
Он заулыбался, достал бумажник и показал мне фотографию – почти точь-в-точь похожую на тату. – Я сказал Сэму…
– Сэму?
– Который Диснея делал.
– Ой-ой…
Пол рассмеялся.
– В общем, сказал ему: “Уж эту ты не испогань. Как можешь постарайся!”
– И он не оплошал.
– Точно. Он ее высоко ставит, одна, говорит, из лучших моих работ.
Вид у Пола был гордый – дальше некуда.
– А сколько Лоле?
– Три. Она, кстати, тут родилась. Самый счастливый день в моей жизни. Хочу, говорит, папа, чтоб у тебя была татуировка с Винни-Пухом, – сделаю к ее четвертому дню рождения. На икре, может, а то на руках уже места не осталось.
Рация Пола громко затрещала, и я услышала чей-то голос – ничего не поняла, но, похоже, дело было срочное.
– Опа! – Пол подскочил. – Побежали скорей в твою Розовую комнату, горе ты мое.
Мы сели за стол в Розовой комнате, и Марго, закатав рукава фиолетовой кофты, задумчиво уставилась в окно, на парковку.
– Как все-таки странно, Ленни, – сказала она. – Я стояла тогда там, на пляже, а твоих родителей еще, наверное, и на свете не было, не говоря уж о тебе.
Она принялась рисовать. Черным углем на белом.
Трун-Бич, Шотландия, ноябрь 1956 года
Марго Докерти 25 лет
Он предложил прогуляться по пляжу таким тоном, что я и не думала спорить, хоть за окном то ли дождь косой летел, то ли снег.
На пляже не было ни души. Сильный ветер трепал росшую с краю высокую траву. Мы постояли немного, помолчали, наблюдая, как свирепые волны смывают песок в море.
– Я ухожу, – сказал он.
И я подумала, это шутка, а потом увидела, что он плачет.
– Ухожу. Должен уйти.
Ревущий ветер пронизывал меня. Я вглядывалась в его лицо, искала просвета. Но не находила.
Мы по-прежнему жили в съемной квартире, где было тесно и шумно – у соседей лаяли собаки, и сами они лаялись. А хуже того, у них родилась девочка. Ее яростные крики врывались из-за стены в нашу спальню, а мы лежали молча, борясь с желанием встать и пойти утешить маленькое существо – чужое.
