“Я б оре”. Я знала, что это неправильно, только как исправить, не понимала. Хотела сказать еще что-то, но сама не знала что.
Заинтересованно хмыкнув, доктор повторил уже проделанное медсестрой. У него тоже частично отсутствовало лицо: на месте лба и подбородка были серые провалы. А то немногое, что я видела, мигало, словно озаряясь вспышкой, хотя фотографировать никто и не думал.
Он открыл и закрыл мне рот, повернул голову. Попросил меня назвать свое имя. Я знала его, оно было в памяти, однако никак не могла придать ему форму. Я хотела попросить их уйти, сказать, что я в порядке и мне каждая минута дорога, но не получалось.
Откуда-то взявшееся слово “инсульт” шипящим аспидом вползло в мое ухо.
Слова “инсульт” и “аспид” очень похожи, просто я раньше внимания не обращала. Уцепившись за эту мысль, я прокрутила ее несколько раз. Будто запоминала свой телефонный номер. Чувствуя, что позже мне это понадобится. Инсульт – аспид. Очень похоже. И почему я никогда не замечала?
– Вас не тошнит? – спросил доктор.
Я помотала головой. Но солгала. Рот уже наполнялся сладостью желудочного сока. Вспомни я, как это делается, попросила бы стакан воды.
Инсульт опять вполз мне в ухо, отдаваясь эхом. Инсульт аспид инсульт аспид.
– Нет, – уверенно возразил доктор. – Больше похоже на мигрень.
Я не поняла этих слов – будто иностранную речь услышала. Попробовала разделить их на части, чтобы отыскать смысл. Ми-грень.
– У ребенка какой прогноз? – спросил доктор.
– Врач говорит, остались считаные часы, – ответила медсестра.
– Мадам, – сказал доктор, и я почувствовала, как что-то придавило левое плечо – рука, вероятно. – Полагаю, у вас глазная мигрень. Бывали раньше такие симптомы?
Я помотала головой.
– Возможно, это из-за стресса. Могу дать вам обезболивающее, но оно вызовет сонливость, и вы можете уснуть. Дать вам его, учитывая… м-м-м… текущие обстоятельства?
– Нет, – удалось выговорить мне. “Нет” ощущалось на языке почти так же, как “мне”. Это было почти одно и то же. А может, совсем одно и то же.
– Понимаю, – сказал он. – У вас может возникнуть рвотный позыв. Здесь есть емкость на этот случай. Вы можете испытывать также светобоязнь, сильную головную боль, помутнение сознания. Предупредите нас, если ваше состояние изменится или ухудшится.
Я кивнула.
– Попрошу сотрудников продолжить поиски вашего мужа.
Он снял руку с моего плеча и быстро что-то сказал сестре, но расшифровать смысл этих звуков мне стоило бы слишком больших усилий.
– Если понадоблюсь – я рядом, – сказала медсестра и, судя по звуку, задернула шторку вокруг кровати.
Наклонившись вперед, я ощупала края матраса – кончики пальцев покалывало.
Передо мной лежал малыш. Мой малыш. И нам пора было прощаться.
– Дэйви, – мой язык вспомнил его, хоть ничего другого не мог правильно произнести.
Он лежал с открытыми глазками – это я еще могла различить. По-прежнему бледный, в ползунках, завернутый в одеяло. Он смотрел вверх, на меня. Не знаю, на кого я была похожа. Его мама, прикрывшая рукой левый глаз. Интересно, помнит он, думала я, как мы играли в “ку-ку”, и считает ли, что именно этим занимаемся сейчас.
Я не знаю, как прощаться с ребенком. Тогда не знала и не знаю сейчас. Поэтому стала беседовать с ним. Рассказала, какую жизнь он будет вести, какую носить школьную форму и как солнечными летними днями мы будем ходить на прогулку в парк. Как он устроится работать на полставки в овощной магазин, а в конце концов выкупит его и сам станет там хозяином. Как однажды в магазин придет девушка за ананасом, они познакомятся и полюбят друг друга. А потом поженятся, и я явлюсь на свадьбу в желтой шляпе. Описала шумную троицу его собственных детей, которые станут помогать ему, немолодому уже, в магазине, а он – обучать их счету на яблоках. Дэйви не сводил с меня глаз, а я тихонько рассказывала, какое невероятное счастье ждет его и как он будет навещать меня, седую и состарившуюся.
Я улеглась рядом с ним на кровать, поцеловала его в щечку. Такую нежную и упругую. Он очень любил эту игру – я целую его в щечку и щекочу под подбородком, – и я лежала рядом и целовала его снова и снова. И говорила о своей вечной любви. Что всегда буду любить его. До конца своих дней и после.
Маячившая в моих глазах серая пустота, чем бы она ни была, ширилась и наконец захватила все. Где было милое личико спящего Дэйви, не стало ничего. Я закрыла глаза и взмолилась всем богам во Вселенной, какие только могли меня услышать.
Я гладила Дэйви по голове, чтобы он знал: я все еще с ним. И чтобы самой знать: он все еще со мной. Приложив руку к крохотной груди, я ощутила, как она тихо вздымается и опадает. Что может случиться с этим сердцем, когда для меня оно стучит громче собственного? Я нехотя закрыла глаза. Слезы текли мне на руку, мочили рукав, а я гладила его волоски, целовала Дэйви в щечку и рассказывала дальше об этом мире – о джунглях, зверях и звездах.
Когда я очнулась, мигрени больше не было.
И Дэйви не было.
– Ленни, ты меня слышишь?
– Ленни, милая, скажи что-нибудь!
– Ленни?
Кровать подо мной разложили, зазвучали новые голоса.
– Все в порядке, Ленни, мы здесь. Не волнуйся.
Под общим наркозом я вижу на редкость яркие сны. Настолько яркие, что меня даже обвинили однажды, будто я все выдумала. Рассказала как-то одной девочке – в другой больнице другой страны – свой сон, а она мне не поверила. Но этот сон просто фантастичен и длится, кажется, много дней. В нем есть осьминог, и мы дружим не на жизнь, а на смерть. Он лиловый, а все происходящее так красочно и необычайно. И я слышу самую дивную музыку на свете.
Привет, Ленни, это Марго.
Соскучилась по тебе.
Твоя красноволосая медсестра пришла вчера ко мне в палату. И сказала, что перед тем, как тебя увезли на операцию, ты попросила передать мне свой дневник. Что ты все время вела его и про нее там, видимо, тоже есть. И ты хочешь, чтобы я тебе написала.
Ты доверила мне свой дневник, и это честь для меня, но учти: я беру его лишь во временное пользование. А если вздумала мне его завещать, я в этом
