не участвую, юная леди.
Ты переживешь эту операцию – и глазом не моргнешь, я знаю. Ты ничего не боишься. Не то что я.
А вот тебе история – почитаешь, когда проснешься.
На этой неделе в Розовой комнате я рисовала первое свое жилище, которое любила по-настоящему, всей душой. Грязное и неказистое. Как все добрые персонажи.
Рисунок вышел достойный. Мой школьный учитель рисования наверняка сказал бы, что перспектива хромает и крыша как будто не в ту сторону наклонена, но я довольна все равно. Я, живущая в собственных воспоминаниях, живущая в той маленькой квартирке, гораздо больше похожа на тебя, чем на саму себя.
Как и все мои истории до сих пор, эта начинается в Шотландии.
Глазго – Лондон, февраль 1959 года
Марго Докерти 28 лет
Когда мне исполнилось двадцать восемь, жив был только отец. Мама ушла двумя годами раньше. После ее смерти я все равно что осиротела. Контузия – теперь это как-то иначе называют – разрушила отца, дошло до того, что он и посидеть рядом не разрешал. Но я сидела, когда пробил час. Он уже умер, а я сидела с ним в палате и запоминала его лицо. Шепотом просила прощения и желала счастливого пути, ощущая, как происходит разрыв. Я смотрела на последнее волокно туго натянутой веревки, чахнущий огонек единственной свечи, остатки спасательных шлюпок. Его больше не было – оборвался, потух, уплыл.
Я чувствовала скорбь и в то же время освобождение. Я теперь была ничья. Мать без ребенка, жена без мужа, дочь без родителей со скромным наследством и без постоянного адреса.
Я могла отправиться куда угодно. Я поняла, что вольна начать все сначала, и с этим зернышком надежды вышла из поезда на грязную платформу Юстонского вокзала, твердо намереваясь отыскать своего мужа. Единственного, кто у меня остался.
Первым делом пошла в полицию. Поезд прибыл рано утром; в дороге я спала, но все равно была полусонная. Зубы покрылись налетом – я почувствовала это, облизав их, а почувствовав, облизывала без конца. Съела полпачки мятных леденцов, но свежее во рту не стало.
Выйдя из здания вокзала на свет божий, я увидела вереницы автомобилей и красных автобусов, людей, спешащих на работу, расталкивая друг друга, и почувствовала, что только чемоданы, кажется, и удерживают меня на земле.
Спросила озабоченного мужчину в шляпе, как пройти к ближайшему отделению полиции. Поплутав по одинаковым улицам, наконец отыскала его. И вошла, не позволив себе и на секунду остановиться из страха повернуть назад.
Увидела секретаря за столом, ряд стульев с перепачканной обивкой. В поезде я репетировала про себя, что скажу. Меня зовут Марго Докерти. Я ищу пропавшего человека. Моего мужа Джонни.
Как можно мужа потерять? – таким будет первый вопрос, не иначе, думала я.
Но ошиблась. Меня вообще ни о чем не спросили, а велели сесть и заполнить заявление.
Я села. И тут же поняла, что это заявление требует от меня слишком много. Мое имя? Оно мне известно, а вот адрес? В настоящее время мой адрес таков: Лондон, Холборнское отделение полиции. Но где я проживаю? В съемной квартире в Глазго, из которой только что выехала? Кем я прихожусь пропавшему? Мы женаты? В самом деле до сих пор женаты? А если он успел жениться на другой? Когда я видела его в последний раз? И где? “Несколько лет назад на пляже” – сгодится? Или не зря мне кажется, что это ничего не даст? Как выглядит пропавший? Худощав, как и прежде? Как и прежде, зачесывает волосы на прямой пробор? И почему я разыскиваю его в Лондоне?
Только на последний вопрос я могла ответить. Потому что однажды, много лет назад, мы лежали рядом и он, положив руку мне на живот, сказал: хочу побывать в этом городе, прежде чем родится малыш. Но мы так и не поехали.
Руки у меня вспотели, и ручка выскользнула. Я подняла ее, вытерла влажные ладони о юбку. Взглянула на секретаря – не освободился ли кто-нибудь, чтобы поговорить со мной, – но она покачала головой.
Я задумалась над следующими вопросами – о вещах вроде бы очевидных, но не для меня. Какого он роста, здоров ли и где работает. Мои сведения о Джонни были столь скудны – с тем же успехом я могла разыскивать незнакомца.
– Чем ты занимаешься? – спросила она.
Я и не знала, что рядом кто-то сидит, но она была тут как тут. Женщина моложе меня, хоть и ненамного. В сине-зеленом узорчатом платье, со светлыми волосами, кажется, давно не мытыми. И вполне довольная, похоже, что находится в этом самом месте в это самое время.
– Ну, я…
– Что в чемоданах? Труп?
Она рассмеялась и вытерла размазавшуюся тушь – две черные полоски под глазами.
– Наркотики?
– Нет, там…
– Бомбы?! – воскликнула она, а потом, оглянувшись на людей в приемной, уже таращивших на нас глаза, наклонилась ко мне и повторила шепотом: – Бомбы?
– Нет! – ответила я и опять уронила ручку на пол.
Она подняла:
– Держи!
Заправила волосы за ухо, бренча многочисленными браслетами.
– Напугала тебя, прости.
– Не напугала.
И хоть она в самом деле не напугала меня, слезы вдруг подступили к горлу. Я смертельно устала, недавно осиротела и собиралась заявить о пропавшем человеке, которого и описать-то толком не могла. О человеке, который и не пропадал, собственно говоря, просто я не знала, где он, – мать его умерла, а брат переехал, не оставив нового адреса. О человеке, пообещавшем прожить со мной всю жизнь. По которому я очень скучала и в то же время не скучала ничуть.
Она откинулась на спинку стула, сложила худенькие руки на груди. Пропустила волосы сквозь пальцы, намотала светлую прядь на указательный.
Я вернулась к заявлению. Дату рождения Джонни я знала – хоть что-то. Дальше шла графа “Причина подачи заявления”. Половина бланка оставалась незаполненной. В эту графу я вписала и без того понятное “Не знаю, где он”, потом подумала, что это, пожалуй, выглядит несерьезно, и зачеркнула.
– Чем ты занимаешься? – прошептала она. От нее пахло духами и спиртным.
– Я…
Не в силах объяснить, я просто показала ей бланк на планшете с зажимом.
– “Заявление о пропаже человека”, – прочла она. Приподняла брови, спросила: – Кто пропал? – и, не дав мне ответить, продолжила: – Не ты случайно? А ведь это гениально! Заявить о собственной пропаже и исчезнуть… Бог мой, просто гениально! Так я и сделаю однажды. – Глаза ее блеснули.
– Мой муж, – я будто впервые за много дней заговорила.
– Вот как! –
