Михаил поглядел на нее сбоку и тихо произнес:
— Ну, что это. Не люблю, когда плачут. Самому сейчас же хочется.
И он улыбнулся из-под нахмуренных бровей. Литта уже не плакала.
— Михаил Филиппыч, я только одно хотела… Да я не умею, как сказать. Вы, может, думаете, что Юруля нехороший человек, но это неправда! Он даже добрый… Зла никому нарочно не сделает… Только он странный, говорит при всех, чего нельзя говорить… Ну, я не знаю, я с ним не согласна, и сержусь, а все-таки я его не могу не любить.
— Да нет, — задумчиво сказал Михаил и встал. — Он вовсе не дурной человек, как же не видеть? Он ведь ничего не скрывает. Отчего вы подумали, что я его считаю дурным?
— Так… — Литта опустила глаза. — А мне бы не хотелось. Потому что он, право… только странный. Разве он виноват? — Прибавила поспешно: — Вы уходите?
— Да. Я еще приду во вторник. Вероятно. А уж больше не приду.
— Помню. Вы говорили, — бодро сказала Литта. — Наташу мне хотелось еще увидеть. Но если она уехала, — так пускай, не хочу и видеть ее.
— Какая вы строгая!
— Вы хотите сказать, что я ничего не понимаю? Что я девочка? Что ж, это правда. Я мало знаю, мало понимаю, а если молода, так ведь, в сущности, это хорошо. Много времени впереди.
— Тратить, значит, не жалея? — пошутил Михаил.
— Нет, нет, именно жалея тратить. Чтобы на многое хватило. Я расчетливая. И упрямая, — прибавила она совсем серьезно, по-взрослому. — Я ведь и вас сужу, насколько поняла. Хоть бы пришлось вас больше никогда не увидать, я все равно сама пойду, по-своему, к своему.
Михаил ничего не ответил, крепко пожал ей руку. У дверей обернулся и спросил:
— А скажите, Юлитта Николаевна… Вы знаете Саватова? Профессора Саватова?
— Дидусю? — весело вскрикнула Литта. — А то как же! Он у бабушки всегда бывал. Теперь давно что-то не был. Его Дидим зовут, Дидим Иваныч, он старенький, я его и прозвала Дидусей. Ах… А вы почему спросили? — спохватилась она.
— Я познакомился с ним… с ними. Случайно, они меня совсем не знают.
— Они? Да, и Ореста я знаю. Сергея Сергеевича нет. Понравились вам?
— Очень.
— Вот, вот. Дидуся со мной по-настоящему только один раз говорил. И так просто, совсем как с большой. Уважаю я их всех.
— Не совсем понятно… — сказал раздумчиво Михаил. — Они религиозные люди, что ли? Бога общего ищут?
— Бога? — удивилась Литта. — Чего же Его искать? Ведь Бог же тут же… для них. Конечно, общий.
Они глядели друг на друга молча и оба почувствовали, что слова у них еще разные и договориться в чем-то они все равно сейчас не могут. Литте показалось, что это она ничего не знает, она — маленькая и глупая. А Михаил думал, как грубы, плоски, бессильны его слова, чуть он касается одной великой, неизвестной и непривычной ему части души человеческой. Отчего?
Он заторопился.
— Так до вторника.
— Да. Хорошо, что вы с Дидусей… Он приедет. Они с бабушкой очень спорят, но бабушка его так уважает. Даже странно! До свиданья, до вторника.
Подумавши, она вдруг сказала, как бы про себя:
— Этот Орест такой бедный… У него брата убили.
— Кто убил? Когда?
— Давно уж. Я не знаю подробно, мне тогда не рассказывали, но что-то было очень страшное. Я потом вспоминала, думала… На заводе его убили. С того времени и Сергей Сергеевич с ними живет. В Ново-Колымске был завод, громадный, Оресту и брату его, инженеру, вместе, дядя завещал. Как дядя умер, тут вскоре все и случилось.
— В Ново-Колымске? Послушайте, расскажите мне…
В памяти Михаила вдруг вспыхнуло что-то знакомое, какое-то странное, интересное дело, о котором он слышал, но не вдумался, а потом забыл: не касалось оно близко того круга людей и мыслей, где он жил.
— Что же я расскажу? — беспомощно начала Литта. — Я мало знаю. Их было два брата: Орест и Виктор. Орест жил с Дидусей, а Виктор у другого дяди, заводчика, очень богатого. Кончил инженером и был у дяди, на заводе этом, главноуправляющим. Потом дядя умер и оставил завод и деньги все — обоим братьям. Виктор вдруг приехал сюда, с Орестом они сговорились и вместе на завод отправились. Потом и Дидуся был с ними. Стали предлагать новые порядки. И вышло, что рабочие Виктора убили. После завод закрылся.
— Постойте, Юлитта Николаевна! Какие же новые порядки?
— Не знаю. Хорошие. Все по-новому, по-своему. Говорят, что этого все равно нельзя было завести, что не позволили бы. И вообще нельзя… если на других заводах не так. Ну, а тут этот случай ужасный.
— Они все хотели самим рабочим отдать? — сказал Михаил, вспоминая.
— Да, да, кажется, так! Конечно. Чтобы рабочие между собой сговорились, выбрали тех, кому доверяют, плату бы сами себе назначили и Виктору, какое хотят, жалованье. Даже если Виктора не хотят, то пусть другого нанимают. У Ореста должности не было на заводе — так братья согласились, чтобы Оресту ничего не получать.
— Вы говорите — давно… Это всего два года тому назад было?
— Два года, правда. Михаил Филиппыч, так ведь разве это плохо для рабочих? Ведь они всегда этого и хотят. Их только просили сговориться твердо между собою, и чтобы завод шел. Шел же он при дяде, и какие еще деньги ему давал. Рабочие жаловались, — ну, как везде, — однако шел.
— А тут стал?
— Не могли они сговориться. Отделились какие-то. И Виктора на заводском дворе ломом железным убили. Еще кричали: "Разоритель!" Прямо ужасно.
— А Орест что же? Бросил все и убежал?
Литта взглянула строго.
— Зачем вы так нехорошо? Не убежал. Он бы и один тогда не бросил, да все дело пропало. Закрыли завод, а Ореста даже судить хотели. Вот, больше я ничего не знаю.
— Это не мало… — в раздумье сказал Михаил. Он так и стоял у двери, собираясь уйти. Не уходил.
— Вы сами об этом с ними поговорите, — добавила Литта. — Они расскажут. Сергей Сергеевич с завода, при нем и Виктора убили. Дидуся мне говорил, что этого забыть нельзя, что Орест очень мучается. Они хотели хорошего, а вот что вышло, сколько людей попропадало. Да… Я пока рассказывала вам — сама все лучше вспомнила и поняла. Дидуся верно говорит: это хорошо, так надо, только еще нельзя, после. Они, конечно, виноваты. Сами теперь видят, что сначала надо, чтобы много еще чего случилось… а тогда уж и это.
Михаил шел по жаркой, темной Фонтанке и думал. Сквозь полудетские слова Литты и сквозь свои собственные воспоминания он глядел на то, что было в действительности, многое угадывалось; и, благодаря этому наивному и страшному делу — новые друзья становились ему все понятнее. Понятнее и ближе. Раньше он только верил, что это друзья, а теперь знал, что и не могут они не быть друзьями. Мысли их — как бы они широко ни шли — близкие мысли. Вот одну Михаил уже видит ясно. Не рассуждениями, а тяжким опытом, сознанием вины и болью пришли они к тому, что надо узнавать свои времена, что многое еще должно совершиться сначала, и только потом — только потом! — из хороших, тихих дел хороших людей будет выходить хорошее.
Глава двадцать шестая
МОЛЧАНИЯ
Едет Юрий на узких дрожках, на славном графинином рысаке Хваленом, вдвоем с сестрой.
Они были у Левковичей, прощались: завтра Саша уезжает с Мурочкой за границу. Графиня решила, что Литте следует навестить больного родственника. Графиня все больше и больше доверяет Юрию, Литту отпускает с ним охотно.
У Саши недолго посидели. Юрий предложил еще прокатиться — и вот они едут на острова.
Литта задумчива. И у Левковичей она все молчала да с удивлением присматривалась к тихой и нежничающей Мурочке. Мерно и редко цокают копыта по мостовой Каменноостровского. Юрий разговаривает с кучером Липатом. Расспрашивает о Хваленом — ему нравится лошадь. Когда графиня хотела продать ее, Юрий отсоветовал.
Любовь к хорошим лошадям, к дорогим и красивым предметам у Юрия очень сильная и какая-то бескорыстная. Он нисколько не страдает от сознания, что он беден, и не занят мыслью о богатстве. Ему все равно, принадлежит ли Хваленый ему или графине. Может быть, оттого все равно, что знает: если бы захотелось денег, захотелось того или другого — деньги всегда легко даются тем, кто от них не зависит. Деньги всегда будут. Юрий не тщеславен и не жаден.
Весело. От Малой Невки несет мокрой прохладой. Еще пахнет пылью, — но уже и лягушками: всегда сырые острова близко. Сестренка такая хорошенькая под серой прозрачной шляпой. Что-то свое думает, стала спорить с ним последнее время. Пусть ее! Все-таки милая, славная сестренка. Пусть будет сама по себе…
— Юрий… — проговорила она вдруг… — Что это было? Отчего Саша… стрелялся?
Проговорила тихо, чтобы и Липат не слышал.
Юрию вдруг захотелось рассказать сестренке все про Левковича и Муру, все как было. Отчего ж не рассказать? Чувствовал он ее сейчас таким славным товарищем.
И рассказал, тихонько, почти на ухо, коротко, весело и точно.
