шутку.
– У Стива что-то такое… во сне часто дергается нога.
– У Вирджила, скорее, другое неврологическое расстройство. Отсутствие части мозга.
– Не говори глупости! Вечно ты преувеличиваешь. Просто он испорченный и ленивый. Это мама его испортила.
– Не перекладывай все на мать! Он сам себя испортил.
– У него отсутствует часть мозга, реагирующая на социальные сигналы. Он один из этих… – Беверли мысленно подыскивала правильный клинический термин: нет, не артистов, хотя похоже. Если она произнесет что-то не то, над ней все посмеются, и важный смысл, с которым они наверняка согласны, будет потерян, – …аутистов. Другое дело, что он художник-аутист. У него нет сочувствия к тем, кто этого достоин, к своей семье, зато он испытывает сочувствие не пойми к кому, к совершенно посторонним людям… к животным! Вирджил понимает, что у отца случился инсульт и что Уайти мог умереть, но для него это не настолько реально, как для нас.
От этих самодовольных жестоких слов Софию передернуло. Уже несколько минут она испытывала сильное желание заткнуть уши. Но тут не выдержала и вскочила:
– До чего же ты категорична! Он по-своему сопереживает отцу. Ты не любишь Вирджила, потому что не понимаешь. В глубине души ты его ревнуешь.
София второпях покинула кафе. Том, Беверли и Лорен провожали ее остолбенелыми взглядами.
Беверли тихо произнесла с мрачной ухмылкой:
– Ее тоже.
– Папа не имел бы ничего против.
– Ты шутишь? Папа был бы только за.
В ту ночь Том разливал всем отцовский виски «Джонни Уокер блэк лейбл» на кухне в семейном доме на Олд Фарм-роуд.
Они не стали разогревать пиццу в микроволновке. Ранее в больничном кафе они перекусывали посменно. В буфете обнаружили коробки с кукурузными хлопьями и сейчас пригоршнями отправляли их в рот, как орешки. Еще нашли остатки любимых отцовских сыров, а также шведских крекеров. Арахисовое масло они ели ложками прямо из банки, чего никогда бы себе не позволили в детские годы.
– Слышала про фобию арахисового масла? Страх, что оно может застрять между зубов.
– Сейчас придумала?
– Ничего я не придумала! С какой стати?
– Существуют самые разные фобии. Клаустрофобия, агорафобия… про них все знают. А вот, например, экинофобия – боязнь лошадей. Есть боязнь пауков, тараканов…
– А также собак, секса, крови, смерти… плюс «фобия».
– Да. Всего, что угодно.
Том поставил жирную точку.
Джессалин отправилась спать, как только они вернулись из больницы. София тихо ускользнула и свернулась под одеялом в своей старой кровати, сбросив только обувь и верхнюю одежду. А Вирджил, их главная забота, и спать не лег, и не присоединился к застолью, предпочтя прогулку под холодным светом зарождающейся луны.
– Что он там делает? Общается с инопланетянами?
Эти слова были встречены смехом, но каким-то натужным.
Глотая виски, приятно обжигавший горло и устремлявшийся прямо к сердцу, Беверли подумала: их младший брат сам похож на инопланетянина!
Вспомнилось кино, которое она смотрела подростком. «Человек, который упал на Землю»? Бесполый, с диковатыми глазами Дэвид Боуи в роли инопланетянина, прилетевший с каким-то заведомо обреченным планом… каким, она уже не помнит или тогда толком не поняла.
– А где он будет спать? Может, в подвальном этаже, на диване?
– В своей старой комнате.
– Он туда ни ногой. Сам признался.
– Это почему?
– Кто знает. Сама у него спроси.
– А мне моя старая комната нравится. Хотя так странно – проснуться утром, и тебя словно мешком по голове: а ведь я уже не девочка, у меня у самой двое детей-подростков.
– Ой, не говори!
– Помнишь, в школе нас спрашивали: мы, наверно, католики? Пятеро детей!
– Не так уж и много…
– Много. В моей школе удивляются семье с двумя детьми, не говоря уже о пяти.
Лорен взяла паузу, давая время обдумать ею сказанное. Беверли разозлилась, угадав подтекст: Двое детей, рабочая семья. Чернокожие или латиносы, а если белые, то ниже плинтуса, необразованные.
У них со Стивом в общей сложности больше трех детей, и Лорен это прекрасно знает. Но Беверли ей не позволит тыкать себе в нос.
– Мама в этих случаях очень вежливо, с достоинством, как она это умеет, отвечала: «Нет, мы не католики. Просто мы любим детей».
– На Олд Фарм-роуд мы самое большое семейство.
– Здесь в основном живут старики. Наши соседи не видят своих детей годами.
– Мы тоже давно не живем «дома». И я не считаю наших родителей стариками.
А сама подумала, что после инсульта Уайти стал похож на старика.
– Я тебе так скажу: София была ошибкой.
– И Вирджил тоже.
Старшие сестры, считавшие себя желанными, посмеялись, как две заговорщицы.
– Вирджил не просто ошибка, он аномалия.
– Как это называется… мутант…
– Бедная мама. Как, по-твоему, отец винит ее за то, что Вирджил стал таким?
– Нет, конечно. Скажешь тоже. Он никогда ее ни в чем не обвинит.
– Он был против того, чтобы она работала.
– Но и не запрещал.
– Она хотела преподавать, у нее же есть степень, и она прошла необычный курс… комплит… [7] что-то в этом роде.
– Забота об отце требует полного рабочего дня. Не говоря уже о пяти подростках и обязанностях по дому.
– Нам все завидовали. «Идеальная мать».
– Я по-прежнему так считаю.
– Кто бы спорил.
Сестры наконец умолкли. Том плеснул им еще янтарной жидкости, и они молча выпили.
* * *
– Привет, пап, – робко произнес он.
Как непривычно подходить к отцу, лежащему в постели.
(Он и ребенком никогда этого не делал.)
(Родительская спальня всегда была для них запретной территорией. Даже если бы Вирджилу захотелось ее получше рассмотреть, он бы не отважился. Нет!)
(Зато сейчас, будучи взрослым, он может шастать по дому, где ему заблагорассудится, матери до этого нет дела, она работает в саду или находится в другом месте. Сынок, я тебе полностью доверяю.)
(Ей даже не нужно ничего говорить. Это и без слов понятно.)
– Папа, это я, Вирджил.
Чувство неловкости. Язык не ворочается.
В реальной жизни отец и сын никогда не оказывались в такой близости.
В нормальных обстоятельствах Уайти отстранился бы от Вирджила. И Вирджил благоразумно предпочел бы сохранять дистанцию. Все это происходило на подсознательном уровне. (Какое минимальное расстояние? Двенадцать дюймов? Двадцать?) Никаких рукопожатий, никаких объятий.
Но нынешние обстоятельства нормальными не назовешь. Это больница. Вирджил с тревогой отмечает, какие здесь ненадежные полы. Казалось, крепко стоишь на ногах – и вот уже ты присел.
А на больничной лестнице он уже испытал легкое головокружение. Лифта он избегает. Людей (он замечал) раздражает его эксцентричное поведение, хотя оно совсем даже не эксцентричное, а обдуманное. Как им объяснишь, что ты не горишь желанием стоять вплотную в лифте, чувствуя на себе их дыхание, сдавленный их телами… Том, Беверли, Лорен, даже София, даже мать… нет уж, спасибо.
Клаустрофобия. Семейная жизнь, уплотнившаяся до размеров лифта.
Он принес с собой флейту. А чем еще он может занять руки? Что он будет делать?
На приподнятой больничной койке шестидесятисемилетний пациент то ли спит, то ли бодрствует. Непонятно, замечает он ерзающего на стуле посетителя или не замечает. Его потрепанное лицо краснее
