расстрел на краю утеса.
– Ну, сегодня потрудились на славу, – заговорил Айвор, только я не понял, какая именно часть моих трудов удалась. Когда я, как опавший лист, валялся на солнце? Или сжимался до микроскопических размеров?
– Мы хотели ознакомить тебя вот с этим. – Алина протянула мне какую-то распечатку в спиральном переплете. – У нас в работе этот текст. Пьеса, конечно, тебе известна.
Я помотал головой и одновременно покивал.
– На понедельник назначена читка. Волноваться не стоит, мы не ожидаем безупречного прочтения…
– …но будем очень рады, если ты присмотришься к персонажу по имени Самсон, – подхватил Айвор. – Он из числа сторонников Капулетти.
– Парень достаточно легкомысленный, – сказала Алина.
– Но зато не скучный,
– Сыплет рискованными шуточками.
– Он, можно сказать, открывает пьесу.
– Примерься к нему.
– Мы на тебя не давим.
Положение складывалось в мою пользу: спасибо, но я больше не приду, это не мое. Однако во взгляде Айвора читалась такая надежда, а на лице Алины – такое напряженное ожидание, что я опять – причем не в последний раз – упустил подвернувшуюся возможность. Я кивнул – о’кей, без проблем – и всю вторую половину дня пахал, как электровеник.
К вечеру я совершенно выдохся, измучился от неожиданных болей в разных частях тела, насквозь пропылился, семеня и ползая, но ни на шаг не приблизился к получению заветного телефонного номера или хотя бы к обмену краткими фразами. По всей видимости, Фран меня избегала, и, пока вся труппа стояла обнявшись, я собрал свои вещички и остатки гордости.
– Всем хорошего отдыха на выходных, люди! – прокричал Айвор. – Но помните: понедельник – день Шекспира. Будем вгрызаться в текст, будем глубоко копать. Сбор в оранжерее ровно в девять. Но помните: никакой актерской игры! Только чтение, только чтение…
Мой велосипед лежал там, где был брошен, – под старыми тисовыми деревьями, обрамлявшими подъездную дорогу. Распечатку я спрятал там же, только с другой стороны ствола, в качестве заявления об уходе, и сел на велик, чтобы умчаться оттуда подальше, но под колесами заскользил гравий, и я в завершающем акте самоунижения грохнулся на землю. У меня за спиной раздались аплодисменты и смех. «Козлы, выпендрежники», – пробормотал я себе под нос и, повернувшись, увидел, что ко мне торопливо приближается Фран.
– Погоди.
– А, привет.
– Ты вот это забыл.
Выброшенный текст.
– Да, точно. Спасибо.
– Надеюсь, это случайность. – Она протянула мне свою находку, словно это был контракт на подпись.
– Да, я, наверно… – Повертев головой направо и налево, оттягивая момент вручения мне скрепленных спиралью листов.
– За мной каждый вечер заезжает отец – он будет ждать внизу, в конце этой тропы. То есть если тебя это не останавливает. Если ты не очень торопишься…
Вдоль подъездной дороги, которая, между прочим, оказалась длинной, мы шагали молча. Дальше путь лежал по тенистой тропе в сторону шоссе, а у меня в голове по-прежнему звучал один-единственный голос, который твердил: сосредоточься, это важно, сосредоточься.
– Жаль, что сегодня не удалось потрепаться, – заговорила она.
– Да, не до того было.
Мы топали дальше.
– Я подумал, ты меня избегаешь, – сказал я.
– Нет, что ты! Я пару раз обошла кругами, но ты все время изображал кота, поэтому… – Тут она засмеялась и, на мой взгляд, слишком долго не умолкала, а потом убрала волосы за ухо.
– Ну извини.
– Если честно, мне показалось, это ты меня избегаешь.
– Бог с тобой! – Кто бы мог подумать, что моя нелюдимость может быть истолкована как нелюдимость. – Просто мне тут малость непривычно.
– Думаю, к такому привыкнуть невозможно.
Мы шли дальше. Под зеленым сводом зависла дневная жара; в неподвижном воздухе тут и там темнели тучки мошкары, как отпечатки большого пальца на поверхности фотоснимка. Где-то вдалеке на низких частотах гудела автомагистраль, а сзади доносилась болтовня актеров, по-шпионски державшихся на расстоянии.
– Послушай… скажи честно, – решилась она, – ты с трудом переваривал все происходящее?
– А что, заметно было?
– Ну да. Особенно когда ты изображал памятник; я уж подумала, ты сейчас, как бы это сказать… разнесешь все вокруг.
– Просто у меня ничего не получалось.
– Еще как получалось! Кстати, когда ты изображал паровоз, это было потрясающе – притом что я такими словами не бросаюсь. Но даже тогда у тебя на лбу читалась… ярость! – Она снова засмеялась, прикрыв рот ладонью.
– Да говорю же, не мое это…
– Зачем тогда пришел?
Я смотрел перед собой.
– Попробовать что-то новое. Отвлечься.
– От влияния улицы.
– От проблем.
– У тебя проблемы?
– Не то чтобы очень большие. Просто дома скучища.
– А сегодня… здесь тоже скучно было?
– Не сказать, что скучно…
– Вот тебе и ответ.
– …но просто не по себе как-то.
– Есть такое, поначалу все так говорят. Все с этого начинают. Представь, что тебя взяли в Иностранный легион или в десантные войска, где приходится бегать с холодильником на горбу и утолять жажду собственной мочой или чем попадется. Так и здесь: никогда не знаешь, что тебя ждет. Зато мы все повязаны, все без комплексов. Чувствуешь, как ты повязан?
– Не так чтобы очень.
– Но без комплексов?
– С комплексами.
– Ну подожди, вот начнем репетировать… Тебе какую роль дали?
– Какого-то Симпсона, что ли.
– Самсона. Это же здорово. Сплошные издевки, шуточки ниже пояса. О-о-о-очень дерзкий перец.
– Ну, приплыли.
– Только бедрами не поигрывай. Предоставь это Джульетте.
– Тебе, что ли?
– Ну да. – Она скривилась. – Будем знакомы.
– Ничего себе: заглавная роль.
Она хохотнула:
– Заглавная – не всегда самая эффектная.
– Будь твоя воля, ты бы предпочла сыграть Самсона.
– Всю жизнь мечтала.
Мы заулыбались и пошли дальше сквозь мягкий искристый свет, зеленоватый, испещренный бликами, как морская вода в скалистой бухте. На меня порой накатывало, так сказать, поэтическое вдохновение; я даже собрался его озвучить – ну, допустим, высказаться насчет скалистой бухты, хотя при этом из меня мог получиться не столько поэт, сколько баламут. А поскольку первый имеет немало общего со вторым, я решил оставить свое вдохновение при себе. К тому же меня опередила Фран.
– До чего паршивое время – лето, скажи? Светит солнце, над головой, если повезет, голубое небо, и вдруг, откуда ни возьмись, прут все эти набившие оскомину мысли насчет летнего досуга: летом принято нежиться на пляже, прыгать в реку с тарзанки, ездить на пикник со своей образцовой компанией, сидеть на одеяле среди лугов, уплетать землянику и взахлеб хохотать, как эти дебилы в рекламе. Но так не бывает: все полтора месяца ты живешь с ощущением, что находишься не там и не с теми, упуская самое интересное. Лето потому и нагоняет тоску:
