Виски принес ему Паша Мордаков. Я видел эту сцену. Мордак дождался командира роты возле канцелярии, протянул передачку и попросил «подмениться». Мой дед заглянул в пакет и ответил, что, конечно же, найдет «подмену» своему лучшему курсанту. Потом дверь закрылась.
Я не пытался его остановить. Сегодня или завтра, он все равно напьется. После шестидесятого дня рождения в человеке сложно исправить укоренившиеся привычки.
Рома Сантистойков переехал к нам в том же месяце. Благодаря Игорю, он заимел ключи от нашего кубрика гораздо раньше, чем перенес свой чемодан. Я вставлял палки в его колеса, как мог. Нашел лазейку и прикрывался тем, что у него нет разрешения на переселение от командира роты. Сантист побаивался, что я могу поднять шум и изо всех сил давил на Игоря, чтобы тот решил этот вопрос через старшину. Ему было невдомек, что мой дед только и ждaл, когда наш кубрик обзаведется еще одним придурком.
Конечно, в чем-то Сантист был прав и шел на риск. Смена места жительства представляла собой не малый переполох, связанный с тем, что командир очень редко давал на это добро. Для него было удобнее выселить человека на улицу, чем дать переехать в другой кубрик. То была часть программы «воспитания». Ты должен терпеть. Только так в тебе будет накапливаться сила. До поры до времени я справлялся со своей задачей, но натиск старшины роты все же оказался сильнее. Сантист переехал к нам, и жизнь в кубрике стала совсем другой.
Рома Сантистойков жил в городе, но, не смотря на то, что все местные после вновь введенного вечернего построения уходили домой, он и Игорь зависали в кубрике до поздней ночи. Они вместе посещали спортивный зал, вместе ходили на ужин, вместе курили на балконе, рассказывая друг другу о своих девушках. Некоторые истории я слышал по несколько раз, что, впрочем, не мешало ребятам насмехаться над своими приключениями. Особенно интересными истории становились за бутылкой пива. Иногда я даже не мог сосредоточиться над курсовиком, из-за которого всю первую неделю апреля проспал в кубрике.
Это время ничем особенным не запомнилось, если не вспомнить истории ребят. Сантист был шумным и пылким, но первое время он больше смешил нас забавными приключениями в рощах, парках, закрытых двориках, пляжах, дренажных трубах и других местах, куда ему удавалось затащить пьяных подруг. По своим рассказам Игорь был все-таки более привилегирован к романтической любви и заметно отстал от своего друга. Как мне казалось, Игорь вообще не спешил за ним гнаться. Его устраивало то, что у него было.
Первая неделя апреля сменилась второй. Сантист обжился в кубрике, в то время как Игорь почему-то стал уходить в тень. Он покидал роту еще до вечернего построения и приходил утром к занятиям. Многие лекции он прогуливал. Я часто видел его на крыльце учебного корпуса со стаканом кофе и сигаретой. С одногрупниками Игорь почти не общался. У него были другие друзья. Большая часть из них — мажоры с факультета Судовождения. Те парни были богатенькими, благодаря своим отцам. Им едва исполнилось восемнадцать, как они обзавелись дорогими машинами и разъезжали по городу, как настоящие аристократы. Игорь машины еще не имел, но никогда не отказывался от услуг своих друзей. Оказывается, стряхивать пепел из окон крутой иномарки было приятнее, чем курить в кубрике с Сантистом, и слушать его истории на одну и ту же тему.
Сантист без Игоря заскучал и начал приглашать к нам других друзей. Вечерами они устраивали посиделки до двух часов ночи, и никто из них не обращал внимания, что кто-то в этом кубрике пытался спать под их смех, говор и визг. Верхний свет выключался только с уходом гостей. В тот же момент изможденный и наевшийся общением Сантист ложился спать, и вместе с ним засыпал весь кубрик. Но ненадолго. Утро наступало так быстро, что сон едва поспевал прийти.
— У меня в семь звонит будильник, — как-то раз рассказывал мне Миша. — Сантист еще спит. Я иду в туалет, возвращаюсь, одеваюсь и иду на построение. Сантист еще спит. Уже все стоят на построении, командир начинает перекличку, Сантисту все равно. Он спит. Все на занятиях, он спит. Потом, его, конечно, ставят в наряд в наказание за пропущенное построение, но ему все равно. В следующий раз они опять болтают до трех ночи, и утром он опять спит. Я иду на построение, а он лежит в кровати, ворочается, и еще просит завесить шторку на окне.
— И дедушка ставит его в наряд?
— Конечно! Он стоит в наряде, умудряется проспать развод дневальных в пять утра.
Смотреть на рассерженного Мишу было забавно. Смеху мешал лишь его изнуренный вид и синие круги под глазами. Еще я стал замечать, что, общаясь со мной, он переставал заикаться.
— Идиот, да?
— Хуже!
Но Сантист был таким. Он любил спать днем, и бодрствовать ночью. К нарядам он относился с такой раскрепощенностью, словно их не было вовсе. Стоило ему прийти с развода, он забирался к друзьям, либо приглашал их в наш кубрик, и начиналась длинная непрекращающаяся и абсолютно бесполезная беседа.
Как уже говорилось раньше, Рому Сантистойкова в роте недолюбливали. Его хамство и жадность не могла исчерпать ни одна история, и те ребята, которые с ним общались, были частично ему ровня. Такие же лживые и корыстные. Они приходили к нам в кубрик, ели и курили, обсуждали всякое дерьмо, и раз от раза мне казалось, что они чувствуют себя хозяевами наших кроватей не меньше, чем мы. На уговоры Сантиста не звать к нам друзей, он не обращал внимания. В обратное переселение он не верил. В этом вопросе была велика власть старшины роты. Нас изживали, и вскоре из простой шутки стала выливаться горькая правда.
На самом деле начало той истории было положено уже давно, и Сантист лишь развязал ее и довел до эпилога. Единственным человеком, способным еще что-то предотвратить был мой дед, но он любил смотреть на мучения. Ему доставляло удовольствие видеть, что какой-нибудь курсантик ходит и выклянчивает у него помощь. Отшивая своих подчиненных, он заряжался энергией, и ослепленный безумием, перестал чувствовать ритм жизни. Рота стала злой, а ее командир слепым.
Глава 11
Призрак
В ту ночь я плохо спал. Я думал о девушке, которая никогда не думала обо мне. Я не знал, как ее зовут, не знал ее факультет, и никому о ней не говорил. Она была, как фантазия, живущая только в моем мире. И она мне нравилась. Она приходила ко мне снова и снова и улыбалась. Я открывал глаза, и видение исчезало. Взамен ему появлялись потолочные тени, где некоторое время блуждал
