в подвал новый предмет.
– Когда-нибудь они будут принадлежать тебе, – сказал он ей, – поэтому выбирай тщательно.
Когда на прошлой неделе они ходили в Папуасию со свечами, старик пел. Горные напевы, чужеземные гимны, нестареющие симфонии. Завороженная Перла почувствовала дрожь в теле. И начала танцевать.
Затем он сказал, что передал ей силу песен, которые она однажды вспомнит. Но пока она забудет их, чтобы попытаться быть такой же маленькой девочкой, как остальные.
– Мне страшно, – прошептала она.
Он обнял ее и вновь тихо запел, прижимая к себе, чтобы сердце и душа девочки сохранили отпечаток его дыхания.
Камилла записалась на прием к доктору Леграну в больницу Жоржа Помпиду, которому она позвонила по совету Мельхиора, чтобы получить дополнительное заключение. Иногда у нее случались спазмы, похожие на схватки. Но это была уже не постоянная боль, как прежде. Врач, который сообщил ей о рецидиве, приказал немедленно ехать в больницу, когда этот симптом вернется. Это будет начало конца. Таким образом, спазмы были похожи на удары в колокол, предварявшие погребальный звон.
Перла ночевала у отца, а Габриэль отправился со студентами, изучавшими историю Средневековья, на мост Сен-Мишель.
Камилла была одна в спальне. Она слушала ночную жизнь города: сирены машин скорой помощи и звуки вечеринки, доносившиеся издалека. Возможно, она даже слышала, как шуршат простыни на всех постелях, что расстилали перед сном, как зажигаются звезды, как хищники тихо ступают по саванне, как в последний раз кричит раненая антилопа, как в первый раз кричит новорожденный ребенок, как паук плетет паутину, как старый горец поет песни, льющиеся из глубины души. Она слышала жизнь и видела все ее искры.
Внезапно она почувствовала нестерпимую боль, разрывавшую ее внутренности. Это уже были не спазмы, возникавшие у нее в последнее время, но удар кулаком, от которого она согнулась пополам и невольно вскрикнула. Казалось, ее животом завладел осьминог. Она чувствовала его черные болезненные щупальца во всех жилках своего тела. Пришла смерть и захватила каждую его клетку.
Она легла, раскинула руки и вспомнила слова Мельхиора: «Позволь потоку пройти через тебя, не преграждай ему путь, демонам не нравится душевный покой. Он погружает их во мрак. Люби и предоставь события их естественному ходу». Поэтому она сделала медленный вдох, чтобы успокоить бурю, разыгравшуюся в теле, но у нее перехватило дыхание от еще более сильных волн боли.
Камилла скорчилась, приняв позу эмбриона. Нет, нельзя умирать так же, как родилась. Ей хотелось умереть с раскинутыми руками, но она уже не могла управлять своими движениями. В полумраке ее взгляд упал на фотографию сияющей от радости Перлы: стоя на утесе в Этрета, она тянула руки к солнцу.
Камилла разрыдалась.
Моя дочка, мой ангелочек, мой дикий птенчик, мой островной цветок, моя радуга, моя бесконечная любовь, моя милая душа, как бы мне хотелось подольше заботиться о тебе. Идти вместе с тобой к горизонту, который тебя манит. Дочка, любимая, прости меня за то, что я ухожу от тебя так рано, прости.
Она захлебнулась в рыданиях, перешедших в крик. Крик всех умирающих матерей, крик всех сирот, дикий крик всех одиноких сердец на земле. Крик несбывшихся надежд, искромсанных душ, разрушенных судеб. Первозданный крик всего человечества, зовущего на помощь.
Перед тем как впасть в забытье, ей привиделось, будто Папуас прикасается пальцем к ее лбу. И она представила вместо его пальца солнце. Этот приятный образ был ее последним воспоминанием, затем она потеряла сознание.
Ранним утром Камилла собрала сумку, понимая, что из больницы ее наверняка не отпустят. Она дремала в такси, которое проезжало по парижским набережным. Казалось, солнце тем утром ленилось. Она опустила стекло, чтобы сорвать поцелуй зари. Закричали чайки. Они неистово кружили над Сеной, объявляя всему городу, что пришла пора проснуться.
* * *
Доктор Легран сидел, склонившись над столом, и отрешенно помешивал ложечкой кофе. Перед приходом Камиллы он еще раз просмотрел ее медицинскую карту, которую вручил ему коллега. Результаты обследования были плохими, но женщина просила о дополнительном заключении. В практике каждого врача его отделения случались непонятные, необъяснимые, можно сказать, чудесные исцеления. Хотя эти истории были вполне реальными, проблема состояла в том, что каждый пациент надеялся, что с ним произойдет нечто подобное.
Огорченный собственной рассеянностью, доктор Легран вновь погрузился в изучение медицинской карты Камиллы, но тут секретарша сообщила ему о ее приходе. Проработав двадцать пять лет в онкологическом отделении, доктор Легран не смог привыкнуть к тому, как смотрят на врача пациенты, когда им сообщают, что они находятся в критическом состоянии. Несмотря на медицинские термины, в которые он облекал это известие, желая при этом сохранить хоть каплю надежды, страждущие мгновенно понимали, что их жизнь находится под угрозой. Он же, повидав на своем веку много больных, был способен сразу определить, поправятся они или нет. Он и сам не мог объяснить, как это получалось. Дело было в энергии, которую он тотчас улавливал. Дыхание жизни, которое у них оставалось, не зависело от серьезности заболевания.
Когда Камилла вошла в кабинет, доктор Легран увидел яркий солнечный свет. Будучи совершенно не готовым к подобному сиянию, он пролил недопитый кофе на стол. Все результаты анализов крови Камиллы оказались испорчены.
– Придется все начать сначала! – радостно сказала Камилла.
– Да уж, – ответил доктор в явном замешательстве.
Предчувствие его не обмануло. Она попросила еще раз сделать магнитно-резонансную томографию и анализы крови.
– Но четыре месяца назад вы были на осмотре у своего лечащего врача, – подчеркнул доктор Легран, настороженный этой просьбой.
Камилла вспомнила о Мельхиоре. Он очень хотел, чтобы она снова прошла обследование и получила дополнительное заключение. Поэтому не поддалась давлению. Помолчала, а затем, глядя доктору в глаза, спокойно произнесла:
– Я прошу вас об этом, как мать восьмилетней девочки.
Смутившись, доктор Легран поймал себя на том, что тоже хочет, чтобы на сей раз медицина ошиблась.
* * *
В промежутках между обследованиями Камилла, находившаяся в палате дневного стационара, молчала. Она выключила телефон после того, как получила длинное, полное любви сообщение от родителей, которые, находясь далеко от нее, на юго-западе Франции, ничего не знали, но несомненно чувствовали. Ей не хотелось малодушествовать, плакать, надеяться, молиться, проклинать.
Быть спокойной, просто спокойной и позволить вещам идти своим чередом.
В семь часов вечера доктор Легран наконец вошел в ее палату, хотя о его приходе объявили уже давно. Он был бледен, имел озабоченный вид. Его седые волосы были слегка всклокочены. Подойдя к ней, он сказал:
– Вы недавно побывали в Лурде?
– Чудотворные источники можно
