строчными буквами.
– Почему «Иерусалим»? – рискнула спросить она, в надежде на сей раз получить настоящий ответ.
– Ах, это!
– Потому что это Святая земля?
– Ваш сад тоже может стать святой землей, если вы его любите.
Мельхиор с улыбкой посмотрел на нее. Она ждала продолжения. Но он молчал с блестящими от радости и, вероятно, волнения глазами. Казалось, он раскрыл себя посредством этого подарка.
– Вы избавляетесь от всего, что важно для вас! – воскликнула Камилла.
– Все важное находится внутри меня.
Проводив ее до двери, Мельхиор произнес:
– Будьте счастливы.
– Постараюсь.
– Нет, это ваш долг, Камилла.
– Даже на пороге смерти?
– Особенно на пороге смерти.
Когда она вернулась в свою квартиру, ее ослепило солнце, которое проникло во все комнаты. Открыв окна, она села за письменный стол не для того, чтобы закончить очередной перевод, но чтобы смотреть, как ветер кружится в листве дуба во дворе. Внезапно она осознала, что эта встреча – не случайность, а судьба.
В пятницу вечером Камилла отвезла Перлу к отцу и, вернувшись домой, с удивлением обнаружила у своей двери мужчину. Еще больше она изумилась тому, что его голова была спрятана за букетом из полевых цветов. Она отодвинула букет, желая убедиться, что спрятанное за цветами лицо было именно тем лицом, о котором она мечтала последние две недели. Не успела она обрадоваться, как мужчина поцеловал ее. Цветы упали на пол. Поцелуй истомленных жаждой. Поцелуй двух людей, которые любят друг друга за пределами жизни и смерти; за пределами морщин и одиночества, за пределами тусклого освещения лестничных клеток, за пределами слов, которые разделяют, и прогнозов, которые все портят.
Они толкнули дверь квартиры, не разъединяя губ. Они вошли в спальню Камиллы, не включая свет. Они молча разделись, глядя друг другу в глаза, чтобы целоваться взглядом. Затем они приблизились друг к другу. Габриэль просто запечатлел поцелуй на ее губах, чтобы показать, что им движет не желание, а любовь. Глубокое внимание к тому, что она хочет или может дать. Она поцеловала его в шею, затем в плечо и уткнулась в него лицом. Он взял ее на руки, уложил на кровать и заключил в объятия.
Они не занимались любовью – они ее возвышали, раскрывали, воспевали.
Они не занимались любовью – они ее сокрушали, чтобы любить друг друга до изнеможения.
Они не занимались любовью – они танцевали, исследовали, пробовали на вкус кожу друг друга.
Они не занимались любовью – они соединялись.
Габриэль зажег свечу и взял лицо Камиллы в ладони, чтобы прошептать ей слова, которые готовил в течение нескольких дней. Он повторял их дома перед зеркалом, по дороге в университет, катаясь на велосипеде; порой они неожиданно приходили ему на ум прямо посреди лекций. Слова, которым он сам удивлялся. Слова, которые он не надеялся когда-либо в жизни произнести. Сейчас, когда она была здесь, напротив него, без сопротивления, без щита воительницы и высоких идеалов, которые ее защищали, эти слова вылетели из его уст. И он был горд, что ему удалось подобрать красивые фразы.
– Я хочу быть рядом с тобой до твоего последнего вздоха. Не важно, как долго это продлится. Я переехал в однокомнатную квартиру в Марэ, неподалеку отсюда.
– На каком она этаже?
– Да какая разница!
– Нет, есть разница. Если мне суждено умереть в твоих объятиях, я хочу иметь возможность увидеть небо.
Габриэль поцеловал ее, чтобы спустить с небес на землю, затем осторожно спросил, не испытывает ли она боль. Он хотел показать ей, что принимает ее целиком, с ее светом и страданиями. Она ответила, что в данный момент у нее ничего не болит. Наверное, ее тело тихо разрушалось или же ее состояние стабилизировалось. Она призналась ему, что через три месяца пойдет к другому врачу для уточнения диагноза.
– Но сейчас пообещай мне, что мы больше не будем говорить об этом, – серьезно сказала она. – Поговорим о любви.
– Нет, лучше займемся любовью еще раз.
Их разбудили восходящее солнце и пение птиц. Вскочив с кровати, Габриэль воскликнул:
– Нам нужно посетить Нотр-Дам де Пари!
У Камиллы, которая пыталась стряхнуть с себя остатки сна, радуясь тому, что проснулась рядом с любимым мужчиной, были другие планы. Однако она уступила его желанию: приготовила завтрак, пока он принимал душ, и умылась, пока он брился. Она села с ним на небольшой мансардной кухне, выпила чашку кофе, не сводя с него глаз, затем убрала со стола. А потом направилась к входной двери, чтобы поднять забытый накануне букет. Она извинилась перед цветами, а Габриэль спел им детскую песенку, чтобы попросить у них прощения за то, что оставил их на придверном коврике.
* * *
Папуас ждал их у порога своей квартиры. Камилла вдруг покраснела, как будто представляла юного возлюбленного своему отцу. На нем не было ни пиджака, ни шляпы. Было еще рано, но молодая женщина знала, что это не оправдание. Он был все так же элегантен в своей белой рубашке и бежевых парусиновых брюках, но она понимала, что он продолжает избавляться от всего лишнего.
– Вы хорошо поете, – сказал Папуас, устремив на Габриэля пронзительный взгляд.
– Спасибо, – ответил тот слегка удивленно, поскольку отнесся к этому комплименту с недоверием.
– Пойте всегда, – степенно добавил Папуас, словно речь шла о самой серьезной вещи на свете.
Он положил морщинистую руку на взъерошенные волосы мужчины и надолго замолчал. Затем повернулся к Камилле, которая быстро заговорила, чтобы преодолеть волнение.
– Мы идем в Нотр-Дам де Пари, – сказала она.
– Возможно, вы откроете для себя места, где он прост и прекрасен, как свет. Там камень устремлен ввысь, – с улыбкой кивнул старик.
Он поприветствовал Габриэля кивком, затем шагнул к Камилле и поставил палец между ее бровями. Она закрыла глаза и ощутила неимоверное тепло, от которого по ее щекам заструились невольные слезы. Когда она открыла глаза, Папуас уже ушел в свое логово, а она все еще чувствовала отпечаток его пальца.
* * *
Собор в этот утренний час был почти пуст. Габриэль повел Камиллу по проходам. Он рассказывал ей о часовнях и о библейских историях, словно они шли по стране сказок и легенд. Камилла увлеченно слушала его и в то же время искала какой-нибудь знак, деталь, красноречивую мелочь, которая приподнимет завесу тайны, объяснит, почему Мельхиор так настойчиво хотел, чтобы она прибегла к помощи этого святого места. Однако ничто не нарушало рационального мироустройства. Толпа туристов наводнила собор, а тайна осталась лежать под спудом.
Был полдень. Они стояли напротив южного витражного окна и
