защитить тебя от супостата? Этого Подлевского на месте не положишь, не прихлопнешь, он не сам по себе, он – олицетворение… – Кого или чего, не сказал. – Увёртливый слизняк, пройдоха, по мелочам размениваться не придётся. – В его интонации Подлевский уже звучал как бы во множественном числе. – Ни шагом, ни локтем его не измеришь. Крашеный, видать, картон. – Для Синягина это была высшая степень подличанья. – Блеск и треск.
Вернулся к письменному столу, мягко, по-отечески продолжил:
– Давай-ка, Вера батьковна, с тобой так договоримся. Три денька ближайших побудь-ка в Москве, не езжай в Поворотиху, чтобы туда-сюда за сто вёрст не кататься. А я тут разберусь кое в чём, может, снова увидимся. Посоветоваться мне с нужными людьми надо, и ты, возможно, понадобишься. Как у нас говорят, будь под рукой.
В пустую квартиру Вера ехать не хотела, и Владимир Васильевич отвёз её к маме. В тот вечер они очень долго сидели за чашкой чая, сетуя на свою женскую долю, советуясь о дальнейшей жизни, а в общем-то плакались друг другу.
Синягин позвонил Устоеву сразу после отъезда Веры, и в тот же вечер Пётр Константинович был в Покровском-Стрешневе.
Сперва, по совету Ивана Максимовича, он заперся в одной из комнат со старшим охранником и из первых рук выслушал рассказ о похождениях Подлевского. Потом всего-то четверть часа они оставались с Синягиным наедине. Обсуждать было нечего, всё предельно ясно.
– Пётр, ты понимаешь, как теперь высвечивается вопрос? – спросил Синягин, чтобы согласовать позиции.
– Ещё бы!.. Но меня вот что смущает, беспокоит. Мы с тобой одно планировали: договаривались, что моего имени она пока знать не будет. А теперь всё так прескверно поворачивается, что мне придётся ей открыться. Самому. Не кстати…
– Ну, что кстати, а что не кстати, только сама жизнь показывает, – с подтекстом вставил Синягин.
Устоев глазом не повёл, закончил мысль:
– Без этого уже не обойтись, дело гораздо глубже, чем думалось.
– Но стратегия, насколько я понимаю, прежняя?
– Тактика меняется, дорогой Иван Максимович, тактика! Как принято у нас говорить, кризис прогнозов. Я ведь на что рассчитывал? Уйти в тень на пару годков, а там и видно будет. Но тут – жизнь на кону! Возникли такие обстоятельства, что лично обязан быть на переднем крае. У камина, когда мы с тобой по тактике мужской разговор вели, я тебе душу выложил. Сказал, что, впервые её увидев, сразу понял – неисцелимо! Глаз не мог поднять, боялся взглядом встретиться – она бы всё вмиг прочитала, создалась бы неловкость. А тут мне предстоит с ней напрямую общаться. Как себя упрятать?.. Трудно, Иван Максимыч, очень трудно. Она ведь вдовьи слёзы ещё не выплакала. Ну ладно… Мне нужны сутки, чтобы поднять всё по Подлевскому. Но чувствую, проблема непростая, не в нём дело. Вера Сергеевна не зря сказала, что речь идёт о неких силах, на пути которых стояли она с Донцовым, да и мы с тобой на их пути стоим… С Верой Сергеевной встречусь послезавтра, связь через твоего охранника. Только вот где встретиться?..
На прощанье они приобнялись, словно перед боем, и Синягин сказал:
– Мы с тобой не существа мужского пола, а самые что ни на есть мужики. И давай без цирлихов. Что там да как, пока неизвестно. Но если вдруг понадобятся ресурсы, чтоб какие-нибудь полозья подмазать, звони сразу. У генералов в этом смысле не слишком густо.
Между тем вопрос «Где встретиться с Верой Сергеевной?» был для Устоева одним из самых сложных. Не звать же в ресторан женщину, недавно потерявшую любимого мужа, с которым столь счастливо делила земную юдоль? А театр, чтобы посидеть в фойе? Нелепо, глупо. Побродить по пустынным залам в каком-нибудь безлюдном музее? Тоже невнятица. Пётр Константинович чувствовал себя отнюдь не в «генеральской тарелке». Вера Богодухова обожгла его сразу и бесповоротно, он всю жизнь мечтал именно о такой женщине, не представляя себе её облика. И увидев, сразу осознал: вот она! А уж когда Вера начала говорить… Да, генералы тоже плачут. Она замужем, недавно родила, и в сознании Устоева даже не шевельнулась мысль о знакомстве с ней. Вера Сергеевна Богодухова сразу заняла навсегдашнее место в его отвлечённых, неисполнимых мечтаниях. Согревало, что на белом свете есть такая замечательная женщина, он мысленно желал ей счастья и ничуть не сокрушался от того, что она движется во Вселенной по совсем иной орбите, нежели он, и им никогда не пересечься. Вера как бы потеряла для него плотские черты, превратившись в яркую звезду, случайно мелькнувшую на небосклоне его жизни.
Человек, закалённый моральными тяготами воинской службы, ставящей приказ выше личных надобностей и желаний, мужчина, потерпевший жесточайшее поражение в семейной жизни, Устоев, подойдя к генерал-лейтенантскому рубежу – на плечах погоны не с неба, а доставшиеся кровью, потом, характером, – обрёл душевное спокойствие, которое сформулировал как девиз, некое кредо: прожить жизнь можно без счастья, – как с намёком говорят в таких случаях, преодолев кризис духоподъёмного жанра. Но во все свои дни – обязательно с достоинством.
Когда Синягин мимоходом обмолвился, что Донцов погиб в автомобильной катастрофе, Устоев несколько дней был не в себе. Сперва его поразила несправедливость трагедии, потом охватило искреннее сострадание к замечательной женщине, счастливая жизнь которой так нелепо сломалась. Она продолжала пребывать в той сфере его сознания, где теснятся абстрактные мечтания, и по-прежнему ни одной реальной, пусть даже полуфантастической, мыслишки в отношении её не возникало. Он просто горевал – да, да, именно горевал! – по поводу яркой звёздочки, продолжавшей сверкать на его небосклоне, но угасавшей, меркнувшей в реальной жизни. Не возникало и стремления как-то помочь ей – их орбиты слишком далеки друг от друга, неслиянны. Чего ради? Могут не так понять. А главное, она сама вправе неправильно истолковать такую помощь, и этого Устоев допустить не мог. Слишком непочтительно!
Но однажды его пронзила странная мысль. Вера Сергеевна Богодухова – теперь мать-одиночка, воспитывающая сына, а у него подрастают девочки-двойняшки, которые под опекой Артемьевны по сути предоставлены самим себе. Вот бы Вера Сергеевна заменила им мать. Это тоже была мечта, но уже не из разряда абстрактных, а тех, за достижение которых можно и нужно бороться. Положа руку на сердце, он мог честно признаться себе в чистоте помыслов: думал только о судьбе своих дочерей и ни о чём другом. Сначала! Но когда вживую, в картинках, представил, как прекрасно было бы, если б воспитанием его девочек занялась такая обаятельная и умная женщина, как Вера Сергеевна Богодухова… Приливная волна чувств захлестнула, в
