Вернувшись в кузов и пригнувшись, чтобы не удариться головой, он подобрал автомат и принялся захлопывать крышки камер. Вид у него был не особо задумчивый, так что вряд ли в этот момент он решал, скосить меня очередью или нет.
— А почему бы не раздавать им его просто так? — спросил я. — Мороженое, в смысле.
Рэнди взглянул на меня вполоборота, прижимая автомат к груди одной рукой.
— Тебе что, нравится оскорблять людей, Экранище?
Я разинул рот.
— Я так и думал, что не нравится. Не забывай, они не в курсе, почем оно мне обходится.
Закрывать дверь снова пришлось мне. Потом мы с громыханием выбрались из полей и возвратились на побережье.
Прошло еще два часа. Мы сделали остановки у антикварного магазина и нескольких аудиторских фирм, у боулинг-клуба и дома престарелых, где наконец и я вышел из фургона. Отчасти потому, что так было надо. И отчасти для того, чтобы спастись от фреона, которым я практически без перерыва дышал последние восемь часов и от которого у меня чудовищно разболелась голова. Но еще меня распирало любопытство. Пережитое на цветочном поле что-то расшатало во мне, и я чувствовал, как оно бренчит внутри, когда выходил на полуденную жару.
Рэнди не было уже четверть часа. Мне стало интересно: неужели его и здесь встретили с той же радостью и теплом, как и везде? Я с опаской приблизился к тротуару перед главным входом, и там мне перегородил дорогу удивительный человечек — лысый, розовокожий и с таким кривым позвоночником, что голова его находилась примерно на высоте моего пупка. Вгоняя металлические ножки ходунков в мостовую, словно альпинист — крючья в скалу, он волочился в сторону яркой вывески на краю парковки, обещавшей ВЫХОД НА ПЛЯЖ. Под надписью был изображен силуэт длинноволосой красотки в купальнике, разлегшейся во всю длину, и ее груди смотрел точно вверх. Ковыляя мимо, старик не обратил на меня внимания, зато достал изо рта вишневый леденец, и завис тот перед его губами, как точка у опрокинутого набок вопросительного знака. Я подумал, а не стоит ли его поднять, осторожно перенести к песку.
И лишь тогда мне пришло в голову, что выползти сюда он вполне мог и ради встречи с моим напарником. Помогай людям, наказала мне мать. С первого же дня, как я начну работать. Но как им помогать? Какая работа идет в счет, кто это решает?
К возвращению Рэнди я уже снова развалился на своем сиденье, скорее растерянный, чем напуганный, а человек-вопрос почти уже добрался до пляжных красоток.
— Половина третьего уже есть? — спросил Рэнди, хотя часы были только у него. С ними он и сверился. — Ага, есть.
Уходя с побережья, он пересек скоростную автостраду и по Эль-Камино-Реал повел машину в лабиринт белых и лососево-розовых скоплений кондоминиумов и жилых комплексов, которые за время моей жизни взяли восточную оконечность Северного округа и Сан-Диего в плотное кольцо. Я мог бы жить в любом из них. Кровь стучала у меня в висках, давила изнутри на лоб. Я зажмурился, проблеском увидел мать, склонившуюся над своими цветочными горшками в детском садике, где она получала больше и меньше страдала от солнца, чем рабочие на цветочных полях, но жила почти такой же невидимкой, а когда опять открыл глаза, к моей груди неслась рука Рэнди.
Я дернулся в сторону, но он как будто и не заметил, просто взялся за ручку на приборной панели, которая, как мне казалось, открывала бардачок. Теперь стало ясно, что никакого бардачка нет. Рэнди вывернул ручку вправо.
Какое-то блаженное мгновение ничего не происходило. Потом воздух разлетелся на сверкающие, звенящие осколки звука. Мои ладони взмыли к ушам и беспомощно упали обратно. Машина замедлила ход и остановилась за изгибом какого-то глухого переулка. Рэнди плечом толкнул дверь, выпрыгнул наружу, едва не треснувшись головой о потолок, и потер руки.
— Смотри на мастера, Экранище. И учись.
Он обошел фургон и встал перед ним под каскадами звука, держа руки на бедрах и озирая прилегающее дворы, как заправский ковбой. Затем подскочил к моей стороне, открыл пассажирскую дверь, дернул рычаг на щитке и приплясывая вернулся на прежнее место, а клоун тем временем сошел со своей рамы и начал раскрываться.
Пошатываясь, я вывалился из машины как раз в тот момент, когда из-за изгиба переулка вынырнули на скейтах первые дети, которых мы обслуживали за день, и помчались к нам. Мои уши наконец справились с гремящей какофонией, и до меня дошло, какую мелодию орет фургон.
— «Классик-бензин»?[232] — пролепетал я. Рэнди меж тем аккуратно обогнул клоуна. Тот уже висел без движения, перегородив улицу знаком STOP.
— А что? — Рэнди отодвинул боковую дверь и начал поднимать крышки холодильников.
К моему изумлению, уголки моих губ поползли вверх.
— Один мой друг говорит, что из всей музыки на свете только под эту невозможно довести девушку до оргазма.
Если собственная улыбка меня удивила, то просиявшая физиономия Рэнди просто сшибала с ног.
— Жаль, у меня толком ни опыта, ни знаний, а то бы поспорил. Я всегда как-то стеснялся. А в последнее время и некогда, бабки надо зашибать. О, Джоэл, братуха!
Он протянул громадную пятерню, и мальчишка-скейтер, добравшийся до нас первым, шлепнул по ней собственной.
— «Поп Рокет», Рэнди, — сказал он, поправляя просторные шорты, из-под которых топорщились трусы-боксеры в желтую полоску.
— Вишневое, да ведь? — Здоровяк вручил ему фруктовый лед, не дожидаясь ответа. — Как жизнь, Имперец?
Откуда взялось такое прозвище, мне никто не объяснил. Но сразу стало ясно, как второму мальчишке приятно, что Рэнди оно известно. Он подбросил свой скейт ногой, подхватил его и с гордым видом встал перед фургоном, дожидаясь своего заказа. Когда первая партия нас покинула, из ближайших домов, дворов и с соседних улиц подтянулась еще дюжина школьников всех мастей, от пятилеток до моих ровесников. Никого из них нисколько не тревожил рев, несущийся из динамика на крыше фургона, и некоторые клиенты даже вставали к нему лицом и всем телом, раскинув руки и прикрыв глаза, точно освежались водичкой из садового шланга. Все до одного знали имя Рэнди, а он знал имена большинства из них.
— Ты новый помощник Рэнди? — проворковал нежный голос в такой близости к моему уху, что мне сперва показалось, будто он возник у меня в голове.
Обернувшись, я оказался лицом к лицу с веснушчатой девчонкой лет пятнадцати. Из-за голого плеча у нее выглядывала дешевая желтая бита для уифлбола[233]. Она застенчиво пыталась заправить влажными пальцами под резинку непокорные прядки рыжеватых волос. Ее глаза, зеленые и мягкие, как орошенные сверх меры квадратные лужайки перед домами в этом квартале, не отрывались от моих.
Прошло безобразно много времени, а я так и не нашелся с ответом. Хотелось забрать у нее биту — пусть попробует пробросить мимо меня мячик. Также мне хотелось, чтобы со мной перестали флиртовать, потому что она была слишком маленькая и заставляла меня еще больше нервничать. Я подумал о маме, которая смотрит на нас с небес, в которые не верила, и с трудом подавил два одновременных порыва — помахать и заплакать.
— Ну да, кто же еще, — проговорила наконец девица тем же томным голосом. — Салют, Рэнди.
Она достала из кармана пачку купюр, разгладила их и передала в фургон. Рэнди нырнул в кабину и вернулся с пакетиком, который тут же исчез в шортах девчонки.
— Не увлекайся, Каролина, — бросил Рэнди. — Сестре привет.
Она поплыла прочь, разок качнув битой — то ли нам на прощанье, то ли просто так.
Я присел на бордюр под рукой клоуна, и солнечный свет обрушился на мои плечи, словно щебень. Я впервые позволил себе задаться вопросом: «А могу ли я? А хочу ли?» Ну да, уж тогда на следующий семестр точно хватит. И всяко будет о чем рассказать. Когда истечет срок давности по…
Мы простояли без малого час в том тупичке, а потом еще почти два на пожарном проезде кругообразной парковки при бейсбольном центре Малой лиги, к которому примыкали четыре поля без признаков травы, лысые, как кошки-сфинксы. Дети все шли и шли. В основном они брали мороженое. Время от времени какой-нибудь одиночка или небольшая стайка дожидались, когда спадет наплыв, затем подбегали, подкрадывались или просто подходили к нам и вкладывали в руки Рэнди семьдесят пять баксов, иногда — конверт.
В какой-то момент, почувствовав непонятную зависть, когда вокруг Рэнди столпилась очередная кучка галдящих ребятишек, я спросил у него:
— А что если ты сомневаешься?
— Ты о чем, Экранище?
— Если это кто-то незнакомый. Тебе ведь нельзя ошибаться.
— О. — Он ухмыльнулся. — У меня есть система.
Не прошло и двадцати минут, как я увидел ее в действии. Мальчишке на вид было лет одиннадцать, хотя его лоб и кончик носа уже облюбовали прыщи. Он отирался на игровой площадке возле стоянки, потел и часто вздрагивал. На нем была толстовка с Человеком-пауком и паутинчатым узором. В конце концов он подошел к нам, стреляя глазами во все стороны.
