Борис пожал плечами. Я понял, что ему сейчас не до нас и промолчал. Пашка тоже заткнулся, мы незаметно задремали и уснули до самого утра.
Таким образом, моя очередь играть роль Шехерезады наступила после завтрака. Начал я неожиданно для самого себя в шутливом тоне:
- Да-а-а... А я, граждане болящие, если признаться, женатым был.
И Борис, и Рыжий недоверчиво на меня посмотрели.
- Что, молодо гляжусь? Ну, тогда можете представить, как я выглядел три года назад. Короче, слушайте.
Начну я, пожалуй, с середины. Как познакомился с Галей, первые вздохи, поцелуи, признания - всё это неинтересно...
- Ну нет, - прервал Пашка, - так дело не бухтит! Куды спешить-то нам? Давай трави с самого начала, как мы. Мне всё интересно.
- Конечно, - поддержал его Борис.
МОЙ РАССКАЗ
Ну, ладно... Я учился в десятом, она -- в восьмом. Не знаю, сужу ли я беспристрастно, но она мне казалась, да и сейчас кажется, как Пашка выражается - клёвой на внешность. Кстати, фотка у меня есть.
Я достал из кармана пижамы небольшую фотографию и протянул её Рыжему. Это фото я очень любил, потому и сохранил только его из тех двух десятков, что надарила мне Галя. Она снялась в школьной форме. Кружевной воротничок облегает девичью шейку (которую я так любил целовать!), пышные каштановые волосы двумя хвостами лежат на плечиках, большие светлые глаза кротко-удивлённо смотрят мимо объектива куда-то в неведомую даль, и припухлые, нечётко очерченные губы чуть заметно, "по-джокондовски", улыбаются.
Вот такую я её и помнил!
- Ого, и точно - клёвая! - высказался Пашка. А Борис, прочитав надпись на обороте - "Саша, милый, не забывай!" - улыбнулся: - Хороша!
- Впрочем, она не всегда такой кроткой была, - зачем-то заскочил я вперед. И начал опять сначала.
Итак, дружить, как это у нас называлось, мы начали осенью. Как оно всегда и бывает, до этого я Галю не замечал. Да оно и немудрено: школа у нас хоть и сельская, но многолюдная - учеников в ней больше, чем солдат в полку. А в то время, видимо, и подтвердилась в очередной раз старая сказка - гадкий утенок превратился в лебедя. Одним словом, увидел я её в первые сентябрьские денёчки - помню, на перемене, в буфете, - и сразу твёрдо решил: закадрю!
(Ты уж извини, Паш, что я опять твоим словечком воспользовался, но уж больно они у тебя образны!)
Однако ж, решить - ещё не сделать. Кружился я с месяц вокруг, но всё не решался подойти и заговорить. Друзья-приятели даже подначивать уже стали: давай, мол, а то сами...
Случай помог. Первый школьный вечеришко состоялся. Скучновато они у нас проходили: под аккордеон полечки и летки-енки танцевали да в трубочиста играли. Она меня на этом вечере в пару трубочистом выбрала, но я так и проморгал молча до тех пор, пока нас не "разбили".
Как всегда, в двадцать один тридцать наш дерик сказал: баю-бай, мальчики и девочки! - и мы, даже не поуросив (уже привыкли), поплелись к раздевалке. Иду и думаю: "Надо подойти сегодня, надо!.. А может, завтра лучше? После уроков?.." Короче, как маятник качаюсь.
Надел пальто, сунулся в карманы, а перчаток нет. Для справки поясняю: до этого у меня кожаных перчаток никогда не было, а эти, хромовые, чешские, дядькин подарок из Москвы, я носил всего третий день. Аж визжать захотелось от обиды и злости! А когда я злюсь, решительности во мне хоть отбавляй. В общем, визжать и плакать я не стал, а догнал Галю в этот вечер и, как говорится, объяснился. Она - потом выяснилось - давно уже этого ждала.
Ну, дружили мы, дружили (смешное слово!), а поцеловал я её в первый раз только девятого декабря. Запомнилось вот. Это вообще анекдот был. Морозец градусов под тридцать, слышно, как на Енисее лёд трескается, а мы стоим, переминаемся. Она-то выскочила только на минуту, сказать, что мать сегодня выходная и не отпускает её гулять, - да и задержалась. (А мамаша у нее билетёршей в Доме культуры работала, но о ней позже.) Пальтишко на Тане внакидку, шапка-ушанка братова на голове. Она к палисаднику отклонилась, глаза закрыла и дурачиться начала.
- Я за-сы-па-ю-ю-ю... Я за-мер-за-ю-ю-ю... Засы-паю-ю-ю...
И затихла. И губы мне подставила. Ну, я потоптался, посопел и наконец решился - надо целовать! Взял её за плечи - молчит и ждёт! - и начал лицо своё клонить. Только осталось: вот-вот и поцелую, как, представьте только, насморк!
Отодвинулся я, пошмыгал носом и - опять к ней. Только наклонюсь, снова "авария", снова шмыгать надо. Вспотел весь от позора, пар от меня валит, а она, главное, глаз не открывает, словно и правда её здесь нет. Ну, думаю, сейчас или высморкаться надо внаглую и все в дубовую шутку обратить, или целовать, как сумею. Иначе - стыдобушка!
Подготовился, наклонился и прижал свои губы к её ... И всё, парни, дальше что было -- не помню. Галя потом рассказывала, что, дескать, оттолкнула меня, выговор закатила и убежала. Я же себя уже на полдороге к дому обнаружил. Ни до, ни после я подобного больше не испытывал - как пьяный был: пальтецо нараспашку, шапка в руке, ноги скользят по насту, внутри такое ощущение, будто на качелях да всё время вниз и вниз... Собачонка приблудная, помню, тут же ковыляет рядом со мной, продрогшая, поскуливает - притащил её домой и накормил своим ужином...
Я потом всё думал, почему так одурел от простого прикосновения Галиных губ? Ведь целовался уже с девчонками до этого, бутылку на посиделках в кругу крутили...
- Ну, а как, как у вас это самое-то было? Когда случилось-то? - квакнул вдруг Рыжий.
Тумблер щёлкнул, голубой экран в душе угас. Я начал считать про себя до десяти. Борис укоризненно сказал Пашке:
- Ты же сам просил подробнее и издалека, будь же последователен - жди.
- Да я чё? Я ничё?.. Если б взасос - ещё туды-сюды, а то кто ж так... да ещё на морозе... да чтоб забалдеть... Ха, от поцелуя! Да я хоть тыщу раз засосу, и хоть те хны...
Рыжий бормотал всё неувереннее, начиная понимать, что бредёт не в ту степь. Я молча отвернулся к стенке и накрылся одеялом с головой. И не реагировал уже ни на что до самого провала в сон.
Снилось мне наше село, зарывшееся в снег, который всё падает, падает, падает... Мы стоим с Галей, взявшись за руки, одетые почему-то по-летнему она в сарафане, я в рубашке - и нам не холодно, но мы шмыгаем носами и смеёся. Я закатываюсь, а сам думаю: "Какие мы ещё дети! Нам и целоваться-то ещё рано!"...
После обеда я держал форс целый час и не отвечал даже Борису. Правда, он тоже оказался с характером и сразу отстал от меня. Мы лежали с ним по своим углам и читали: я какую-то остросюжетную современную повестушку о надоях молока и органических удобрениях. Борис - Чехова. (Кстати, до сих пор отчетливо помнится начало повести, которую я тогда читал:
"Дубовая дверь со скрипом отворилась, и в горницу заглянуло усталое лицо Фёдора, который держал в руках лукошко, полное отборного репчатого лука.
- Лукерья! - закричал он. - Трактора уж час как на поскотину ушкандябали, а вы туто-ка всё ещё чикаетесь!
Лушка, вздрагивая полным телом, сползла с перины, лениво прикрывая срам сермягой. За околицей, слышно, и впрямь уже курохтали стальные кони...")
Пашка извертелся от тоски. Наконец, как и ожидалось, он не утерпел и заскулил: дескать, так нечестно, все рассказывали, а ты, Сашок... И проч. Я, конечно, поломавшись, сдался.
- Ладно, - сказал я, обращаясь подчеркнуто к Борису, - продолжу, но для сеньора Паоло перескочу сразу через два года, чтоб побыстрей.
Пашка дёрнулся, но я продолжал.
Ну вот, поступать после школы сразу я не стал, пошёл на стройку - бетон месить, землю копать. А на следующий год в Иркутский университет провалился под фанфары и снова домой прикатил. Да и постучал-то я на дурика, без подготовки. Уж потом, позже, понял, что, наверное, из-за Гали не решался никуда уехать. Её ждал. А тогда ни о чём серьёзном в наших с ней отношениях вроде ещё и не думал. Встречались почти каждый вечер и день - она с уроков для меня сбегала. Бывало, ссорились, даже на неделю, на две...
А надо сказать, что мамаша её буквально взбеленилась против меня с первых же дней. Что ей не нравилось? До сих пор я точно знаю, но, скорей всего, она не меньше, чем сына секретаря обкома для дочки прочила. А тут сын учителки, безотцовщина да ещё и простым работягой пошёл вкалывать.
Одним словом, гоняла она меня безобразно. Я, впрочем, не склонял гордой головы и отвечал ей взаимностью. Раз даже фельетон на неё в нашу "районку" сочинил - как она карманы у детишек выворачивала, чтобы те подсолнухи в зрительный зал не протаскивали. И, стерва, у меня раз принародно под этим предлогом форменный обыск учинила по карманам. Писал я, чтобы обиду выплеснуть, думал не напечатают, а фельетон этот - раз! - и бабахнули. Что было! Галя мне вечером на полном серьёзе сказала:
- Ты недели две в кино не ходи и вообще ей не попадайся - убьёт!
Я верил - тётя Фрося убить могла. Отец же Гали, дядя Фёдор, работал шофёром и был мужик ничего, даже шутил при встречах: привет, мол, зятёк!
Ну вот, дружили мы таким макаром - тайком да крадучись. Только вижу, Галечка моя вытыкиваться начала. Ей уже семнадцать почти сравнялось расцвела, повзрослела, да и кровь в ней, видимо, заиграла. Поводы для ревности моей появились: она то одному улыбнётся, то с другим танцевать на вечеринке пойдет, то на меня ни с того ни с сего разозлится и начнёт сравнивать с другими...
