хохот, гогот, хрюканье и кашель сиплый Симы.
— А теперь иди сюда!
Всего-то навсего.
Но, черт возьми, в полупустой, лишь соусом мучным
говяжьим пахнущей "Томи" не оказалось Сыра. Сима, винцом
болгарским балуясь, прождал его до пяти, после чего смотался
в "Солнечный", там угостился "Айгешатом", но взглядом по
залу, в котором кухни ароматы в час сей соединялись с
синевой прогорклой табачных заводей, напрасно шарил Швец
Царев, вернулся в "Томь", где железы танцующих уже
работали вовсю, ингредиент последний добавляя тонкой
струйкой в коктейль миазмов заведения привычный. Не
появился.
Каждый день с завидной неизменностью сидел Сыр
там, в своем углу перед графинчиком с прозрачной
жидкостью, и в черных его хрусталиках ногами кверху плавал,
толкался, с ума сходил, сгорал в мерцании полярном
безумный зал.
Но сегодня, именно сегодня, тот круглый столик
маленький табличка "не обслуживается" одна лишь украшала.
"Южбасс"? Махнул туда. Последняя надежда.
И в холле, в дверях столкнулся с братом.
— Значит, не знаешь, как без шума ее заставить забрать
телегу? — за ухо Симе струйку дыма мутного пустив, с
ухмылкой скотской, Вадя рассказ балбеса заключил.
— А ты что, знаешь?
В ответ, все также гнусно скалясь, брат колечко
выпустил красивое, полюбовался нестойким бубликом из
тухлой окиси "ВТ" и тихо, тихо произнес:
— Пять тысяч, Сима.
ВЕЧЕР
Итак, горели фонари, шары, наполненные желтизной,
сходились где-то там, во мраке межпланетном (должно быть,
над троллейбусным кольцом), парили, зигзагом, вереницей
уходя вдоль бесконечного ночной порой Советского
проспекта в никуда. Под ними по серому с наждачною искрой,
еще прохладному, весеннему асфальту под взглядами
мооровских ударников и передовиков, бессменно обреченных
бдить на стендах пять на три среди еще нетронутой косилкой
зеленстроевской травы молоденькой газона разделительного,
по правой строне красивой улицы с домами желто-красными
брели — угрюмый юноша и длинноногая девица. Оба
нетрезвые.
Опять. Впрочем, сегодня Валера Додд вполне, так ей
самой, во всяком случае, казалось, владела, управляла
организмом, расслабленным слегка лишь телом, по крайней
мере, контролировала положение свое в пространстве. И тел
иных стремительно несущихся на битых "Жигулях" или же,
чем черт не шутит, на своих двоих, возможными параболами,
кривыми, огибающими, траекториями интересовалась. То
есть, известной бдительности не теряла, посматривала,
ресницы вскидывала, поводила носиком, окрест бросала
взгляды быстрые, и очень ловко (опыт!) как бы в тени
держалась кавалера своего.
Что же касается Ленчика Зухны, а это он шел с Лерой
параллельным курсом, то приближаясь к ее обласканному
бризом встречном бедру на ширину ладони теплой, то уходя
на метр, на два куда-то вправо (считать щербины? выбоины
гранитного бордюра инспектировать?), маневры девушки
чрезвычайно усложняя, бедняга трезвый-то с эмоциями не
справлялся, сладить не умел, а тут такое, сразу, после года
невезения тотального вообще, и с бабами, их род, в частности,
да еще в день… в день, который, определенно, не мягким
женским завершиться должен был, а острым, грубым и
мужским — кастетом, финкой, АКеэМом.
Я знаю, ты мне не поверишь,
Я знаю, ты смеяться станешь,
Если я скажу, что кайфа
Большего уже не будет.
Да, она шла рядом. Это создание в высоких сапогах и
джинсах голубых, ЭлЭй вумен, Ю гел, та, из-за которой
только лишь последних пару месяцев, поклясться можно, нет
нет, а приходил Зухны туда, на Кирова, как-будто в гости, по
делу, мимоходом, к гнилому Кузнецу. Как медленно,
неторопливо он двор пересекал, входил в подъезд, у ящика
"для писем и газет", у Лериной двери стоял, старательно,
неторопливо сминая, укорачивая папиросы трубочку, курил,
посматривая вниз с площадки между первым и вторым, и
наконец зачем-то не ту, еще для маленького Толи на уровне
плеча (груди, пожалуй) Зуха долговязого прикрученную
кнопку нажимал.
Ни разу, ни разу, Боже мой, они не встретились,
нечаянно, так, как ему хотелось бы, в подъезде, где только
паучок, готовясь к летнему сезону над бездною качался
деловито, отчаянный верхолаз.
И вот сегодня, надо же, в постылом третьем корпусе
ЮГИ, в забытом всеми, кроме несчастных, обреченных ради
пометки — "уд" в графе "работа курсовая" чертить бредовые
узоры шариков и роликов каких-то тошнотворных коробок
передач, в унылом коридоре, она к нему сама шагнула, как
невозможное виденье из солнечного конуса возникла,
приблизилась и, улыбаясь хорошо и просто, спросила:
— Не скажете где дискоклуб?
Ну, как же мир устроен идиотски. Из всего
разнообразия людей на этом шаре, истоптанном и
унавоженном, в огромном городе, вселившим недавно с
положенною помпой обитателя полумиллионного в квартиру с
видом на химкомбинат, девчонка чудная, курносенькая,
славная, увидеть пожелала не кого-нибудь, а своего соседа со
второго этажа, Толю Кузнецова, барана, прожившего,
прокуковавшего над ней пятнадцать лет, и на вопрос приятеля,
расплющившего пальцев длинных подушечки шершавые о
подоконник:
— Скажи, а как ее зовут, не знаешь? — сумевшего всего
лишь равнодушно пожать плечами.
"С чего ты взял, что я фигней подобной могу вообще
интересоваться?"
Вот так, у него под носом непостижимым образом
каким-то нечто, еще казалось бы недавно в салазки лайку
запрягавшее, вдруг превратилось в мечту волшебную,
сошедшую с обложки удивительной, еще нераспечатанной
пластинки, а Толя, идиот, и не заметил.
— Не скажете где дискоклуб?
— В обмен.
— На что?
— На ваше имя.
Он мог коснуться ее губ, лица… он мог…
— Валера.
Итак, ей не пришлось в "уазике", зеленом ящике
редакционном в училище ремесленное ехать, дабы там снять
сюжет о том, как завсегдатаи недавние районной комнаты
милиции, путь исправления избрав, овладевают навыками
нужными швей-мотористок.
Не-а.
— Валерия, — ее начальница приветствовала голосом от
непрерывной ингаляции, вдыханья неумеренного дыма
ядовитого незнавшим, чудной, мелодичной середины тембра,
меж шелестом и писком смешно метавшимся и путавшимся в
мелких, не прочищавших глотку, увы, совсем, комочках
кашля.
— Все отменяется. У них вчера там эта отличница,
которую подсовывали нам, другую дуру исколола ножницами
так, что в областной полночи шили-зашивали.
Да.
Но ехать надо все равно. Правда, не на машине, ее
забрал с утра и возвращать не собирался отдел кондовый
сельской жизни, на автобусе предстояло Лере прокатиться до
центра. Домой вернуться, можно так сказать.
— Ты представляешь, — бычком пространство
протыкала Кира, прикуривала от жалкого, истлевшего и вновь
дырявила эфир, — они сами позвонили. Прямо сказка какая-то.
Отличное, сказали, начинание. Мы целиком и полностью за. А
главное, ну, надо же, как повезло, своевременно, сказали, и
актуально.
В общем, похоже, попала в точку Кира Лабутина со
своей "Студией Диско", а это помимо всего прочего означало
вот что, Валера Додд, должна была, конечно, неминуемо
звездой телеэкрана стать, ибо, ее, красулю нашу, предполагала
Кира Венедиктовна ведущей сделать популярной (ну, кто бы
сомневался) молодежной передачи.
Замечательно.
Не рукой, сующей в кадр микрофон, не голосом,
испорченным простывшим аппаратом, не ухом-носом,
мелькнувшим в какое-то мгновенье черной галкой, ей быть
отныне в центре, в фокусе, под светом плавиться юпитеров,
свой дивный морщить пятачок, в волненье приводя всю еще
годную к воспроизводству часть населения промышленного
края.
Ух!
Но прежде, прежде, надо было еще поработать,
потрудиться, засучить рукава, подоткнуть юбку.
То есть.
— Вот, Валера, координаты. Это коллектив горного.
Клуб "33 и 1/3". Лауреаты областного конкурса, между
прочим. С их программы нам рекомендовано начать. Поезжай,
разыщи, побеседуй, и обязательно узнай, когда у них
ближайший вечер, когда можно приехать посмотреть на них и,
кстати, заодно спроси, что эти дроби означают.
— Дроби… ну, это просто скорость вращения
долгоиграющей пластинки, — старался, лез из кожи в
конопушках Толя, перед нежданной гостьей суетился, не знал,
