держали в избе. Чернуха звала его протяжно и жалобно. Но стая была холодной.
Забот прибавилось. Стало веселее: дожили до нового молока. Но дойка была сущим мучением. Чернуха лягалась, бодалась, не стояла на месте. Да и соски её, тугие, короткие, выскальзывали из заскорузлых пальцев, более привычных к кувалде. Берясь за подойник, Гордей терялся и хмурил лоб. Вот и сейчас, выйдя во двор, он пожалел о том, что не послал вместо себя Прокопия.
Выбравшись из конуры, глухо уркнул Китай.
- Ты чего, потник старый? Кошку во сне увидел?
Привыкший к негромкому решительному голосу хозяина, пёс обиженно смолк: вот, мол. В кои-то веки собрался поворчать и то запрещают.
- Пода-аааайти страннице! – шаловливо пропел из-за плетня страшно родной, с лёгкой картавиной голос. Отшвырнув подойник, Гордей взвился через плетень.
- Сана! Ты одна?
- Тебе одной-то мало?
- Ну, удивила! Ну, порадовала! – он привлёк Александру, но, заметив, что жена морщится, хватился. – Сдуру-то всё позабыл! У тебя, поди, швы не срослись?
- Ну так что? Из-за их век не обниматься? – с притворной хмурью возразила женщина. Она была хороша той неброской красотою, которая не вянет от невзгод, не тускнеет от времени – красотою сердца. – Стосковался?
- Так стосковался, что слов нет...
- Плохо ищешь, а то бы нашёл.
- Слова-то, может, и найду, да язык не слушается. Тоже, одурел от радости...
- Бедный ты мой! Замаялся со мной!
- Мне какая маета! Тебе больно! Не хворала бы ты, лебёдушка моя! – осторожно подняв жену на руки, Гордей спрятал у неё на груди большое бородатое лицо. В этот миг он казался Александре слабым и беспомощным.
- Не буду! – как будто это от неё зависело, с серьёзной торжественностью обещала Александра. Услышав, что в сенках отворяются двери, торопливо попросила: – Пусти меня, медведушко!
- Где подойник? – спросил из сеней Прокопий. – Я бы Чернуху подоил.
- Да ты без меня не шибко горевал! Помощников полон дом.
- Мама! – вспыхнул радостью Прокопий, но тут же погасил её при отце, которого стеснялся. – Неуж пешком?
- Не пешком – на крыльях летела, сынок! Волки и те не угнались.
- Гнались? – в голос спросили отец и сын.
- Было дело. Ладно, Пермин отпугнул.
- Как же ты, мама? – упрекнул Прокопий.
- Пермин не подвёз? – насупился Гордей.
- Сама отказалась. Феша в школе?
- Там, – пряча восторженную улыбку: «Бедовая у меня мама!» – ответил Прокопий.
- Сходи за ей, Проня! Вся душа по вас выболела! – повернувшись к мужу, потребовала: – Давай подойник! У Чернухи молоко текёт...
Корова, скосив диковатый тёмно-синий глаз, замычала.
- Узнала, Чернушенька? Ах ты, кормилица моя! Продаивали её?
- Старались, – мысленно сравнивая свои потуги с лёгкими точными движениями рук жены, отвечал Гордей. Тугие розовые соски со свистом выпускали секущие иссиня-белые струи, гремевшие о стенки подойника.
- Ну вот, – поднялась Александра, – один горюет, семья воюет...
В школе шли уроки. Один Венька Бурдаков, выставленный за шалости, слонялся в коридоре. Прокопий заглянул в класс и, покраснев, тотчас спрятался за дверь. У доски что-то объясняла учительница, тайная присуха его.
- Заходи, Проня! – выглянув, пригласила она, Фешка чернильной пятернёй состроила брату нос.
- Сестрёнку мою не отпустите, Марья Михайловна? Мама просит.
- Ой, – взвизгнула Фешка. – Отпустите, а? Отпустите, а то убегу.
- Ну иди, – улыбнулась учительница и объявила перерыв.
Схватив холщовую на лямке сумку, девочка что есть духу припустила домой, едва не сбив с пути всегда углублённого в себя Ивана Евграфовича, второго учителя. Был он тощ, молчалив, в пёстром пиджаке с вечно оттопыренными карманами.
- Зайди ко мне, Проня! – пригласила учительница. – Что-нибудь почитать возьми. Давно не бывал. Сердишься или мужа боишься?
- Чёрта я боюсь! – грубовато пробасил Прокопий, зардевшись.
Учительница проводила его грустным, обескрыленным взглядом и негромко прозвонила в колокольчик начало урока.
А дома Фешка не отпускала тёплые материнские колени.
- Выросла-то как, мила дочь! И веснушек не стало!
- Есть маленько. Вот тут и тут. – Фешка указала чернильным пальчиком в сплошь усеянные золотистыми точками щёки.
- Весняночка ты моя!
- Я пойду, мама! – из горницы вышел с гармонью Прокопий. – Катюнька Сундарёва на именины звала.
- Звала – иди. Девкам то веселья, что твоя гармонь.
- Мама, сказать тебе, кто у него невеста? – лукаво блеснув глазёнышами, спросила Фешка.
- Уши оборву! – пригрозил брат, но девушка спряталась
