и шью.
– Умница ты наша, – хвалил её Корней, и отдавал заработанные денежки, которые Надийка привозила бабушке.
Та целовала её в макушку, крестила, плакала.
– Ну, что же ты плачешь, бабуся? – спрашивала Надийка, – Ведь всё же хорошо.
– Всё хорошо, моя милая, – соглашалась Захариха, и обнимала свою любимицу.
Когда зима уже переходила в весну, в деревню приехал батюшка. Со старостой деревни они собрали всех людей, и священник торжественно объявил о том, что скоро, как сойдёт снег и обсохнет земля, в их деревне заложена будет часовня, и что теперь здесь будут проходить службы, и можно будет и окрестить дитя, и причаститься, и обвенчаться. Люди обрадовались такой вести, и каждый обещал помочь, чем может такому благому делу.
Люди радостно обсуждали новость, что привёз им священник, давно уже ждали они этого события, и сейчас все были счастливы узнать, что наконец-то дело сдвинулось с точки. Весной в их деревне начнётся возведение часовни. В толпе среди сельчан батюшка увидел Надийку:
– Здравствуй, моя девочка, как ты поживаешь?
– У меня всё хорошо, батюшка, вот, готовлю свои работы потихоньку, как мы договаривались, – подошла к нему девочка, – А вы зайдёте к нам в гости? Пойдёмте, бабушка вас накормит обедом!
– Не откажусь, – засмеялся батюшка, – Живот уже свело от голода, да и подустал с дороги. Спасибо тебе за приглашение.
Захариха, что из-за больных ног, которые сегодня особливо ей докучали, оставалась дома, встретила священника с большим благоговением, испросила благословения, и пригласила к столу. В небольшой избе было тихо и тепло, невысокие потолки придавали дому уют и делали его похожим на сказочную норку, всю такую округлую, мягонькую, сокрытую от людских глаз. Пол застлан был полосатыми половичками, всюду лежали вышитые Надийкой салфетки, стол застелен был белой скатертью, всюду царила чистота и простота. Кровати Надийки и Захарихи, заправленные пёстрыми лоскутными покрывалами, с подушками в изголовье, выделялись яркими пятнами, радовали глаз.
После обеда батюшка спросил Надийку:
– Ну что, покажешь мне, что ты там нашила, моя милая?
– Покажу, только, – Надийка замялась, – Я волнуюсь, вдруг вам не понравится, я ведь ни разу ещё не делала такую работу.
– А ты не волнуйся, – погладил её по волосам батюшка, – Всё когда-то бывает впервые, не надо переживать, вон какая ты мастерица!
Батюшка обвёл рукой избу:
– Погляди-ка, сколь красоты нашила!
Девочка смутилась, улыбнулась и побежала в свою горницу. Оттуда она возвратилась с большим свёртком, и, водрузив его на стол, принялась выкладывать то, что она сделала за это время по поручению батюшки.
– Только пока не глядите, – попросила она.
Захариха и священник послушно прикрыли глаза. Наконец, Надийка воскликнула:
– Готово!
И Захариха, открыв глаза, ахнула, а батюшка молча перекрестился. Так стояли они с минуту, застыв на месте, и лишь любуясь красотой и благолепием, открывшимся их взорам. Батюшка склонился к каждой иконе, прикоснулся к окладам рукой, погладил лики. Образы святых вышиты были гладью, глаза святых мучеников и Божиих угодников смотрели на присутствующих, словно живые, и в какой бы угол комнаты ты не встал, они зрили на тебя с грустью, покоем и мудростью во взоре. Оклады икон изукрашены были бусинами, стеклярусом и жемчугом. Блики от камней играли цветными зайчиками под падающими из окон солнечными лучами и мягкий свет, исходящий от них, наполнил избу. Захариха со священником переглянулись, без слов поняв друг друга, сердца их замерли в благоговении, это были чудесные, живые работы, хотя и созданы они были из простых поделочных камушков и недорогих нитей, которые могла позволить себе Надийка.
Батюшка подошёл к девочке и, взяв её ладошки в свои сухонькие руки, прижал их к своему лбу, а после к сердцу:
– Господь тебя поцеловал, доченька, говорил я уже тебе эти слова, но ещё раз повторю. Береги свой дар и не трать его понапрасну. На злые дела не используй, свет людям неси и радость, на завистливых время не теряй, много их будет на жизненном пути, не всем любы чужие таланты, иные, видя их, злобой исходят. А ты выше этого будь, пожалей таких, это самые несчастные люди, им с самими собой тошно жить. Делай своё дело, а Господь твоё сердце видит. Тебе учиться надо, Надийка. Я тебе помогу. Прежде всего нужно тебе обучиться грамоте, а уж дальше займёмся обучением художеству и рукоделию.
Захариха плакала, слушая слова батюшки, сердце у неё бешено колотилось, и тяготило его что-то, она поняла, что желает исповедаться, облегчить свою душу.
– Надийка, – позвала старуха, – А ты не хочешь ли к Марии сходить?
– Хочу, у меня к ней дело есть.
– Вот и ступай, моё золотце, а мы с батюшкой покамест чаю попьём, а ты там, гляди, Степану передай, чтобы он попозжа к нам подъехал, да батюшку отвёз до села.
– Хорошо, бабуся! Так я пошла?
– Иди-иди, девонька.
Когда Надийка ушла, Захариха тяжело опустилась на стул перед батюшкой, поглядела долгим взглядом в его глаза и начала безо всяких вступлений свой рассказ о том, как в её жизни появилась Надийка. Она, то всплёскивала руками, то принималась ходить по избе, то перемежала свои слова слезами, то улыбалась, вспоминая крошку-Надийку. Батюшка внимательно, не перебивая, слушал эту женщину, он понимал её чувства и то, как нелегко ей было открыться сейчас и всё ему поведать. Захариха рассказывала о том, как боялась она, что её обвинят в убийстве матери Надийки, если всё откроется, того, что её попрекнут в колдовстве, и прочее. Но священник видел, что это была женщина с чистым, великим сердцем, которая не бросила сироту, вырастила её, похоронила несчастную неизвестную женщину, и столько лет держала в тайне рождение девочки и появление внучки в её доме ради блага самой Надийки. Когда она закончила свою речь, батюшка заговорил, и они долго беседовали с Захарихой, пока за окном уже не стало смеркаться.
Хлопнула входная дверь, вернулась домой Надийка:
– Батюшка, там Степан с Марией подъехали, они вас отвезут в село!
– Вот и славно, вот и спасибо вам всем за помощь, за хлеб-соль, за всё спасибо! Да благословит Господь ваш дом! Ну что, иконы я твои забираю?
– Да, батюшка, забирайте, – кивнула девочка.
– Основную уплату за работу я тебе привезу чуть позже, а пока вот, возьми, – и священник протянул ей деньги.
Надийка хотела было отказаться, но священник ответил:
– Эти деньги понадобятся тебе на следующие иконы, ведь нужно же тебе будет купить и ткань, и бусины, и нитки, правда?
Девочка кивнула.
– У меня и ещё задумки кой-какие есть.
– Вот и славно! Вот и ладно! Всё у тебя получится. А я тебя благословляю на твой труд.
Батюшка попрощался с Захарихой и Надийкой, они проводили его до ворот, и, стоя у палисадника, всё махали вслед, пока сани не скрылись за лесочком в розовом зимнем закате. Придя в избу, Надийка вновь занялась шитьём, а Захариха, умиротворённая и тихая, села у окна, из которого виден был зимний сад, и смотрела на снежные деревья, на сумерки, опустившиеся на деревню, на бледную луну выкатившуюся на небо из-за леса, и на душе её впервые за много лет было покойно и мирно.
Зима покинула деревню окончательно. Весна достала из сундука, встряхнула и раскинула над миром свой голубой покров, и всё кругом зазеленело, заголубело и зажелтело свежими сочными красками. Надийка вовсю готовилась к началу строительства часовни и дни для неё летели незаметно. Степан свозил их с Марией в село, и девочка накупила себе на деньги, данные священником, всевозможные материалы: тесьму, бусины, перламутр, нитки и ткань.
– Батюшки, куда же всё это складывать-то станешь? – всплеснула Захариха руками, встретив внучку на крыльце, и глядя на полную корзину всякой всячины.
– А у меня скоро подарочек появится, – улыбнулась Надийка.
И точно. На следующий же день в гости заявился Влас и привёз на телеге комод со множеством ящичков, больших
