тихо злился и наконец спросил:
– А вас интересует, что я думаю? Я ведь тоже, как вы любите говорить, член семьи.
– Алеша, перестань, – сказала мама. – Не до тебя.
– Как это не до меня?! – завопил я. – Я тоже в этом доме живу!
Напрасно я сорвался. Пингвин сейчас же этим воспользовался.
– Представь, дорогая, что беда случилась не с моим, а с твоим ребенком…
Мама не ответила. Только покачивала головой из стороны в сторону: нет-нет-нет-нет-нет-нет, я даже думать о таком не хочу…
Пингвин встал.
– Надеюсь, ты разрешишь сегодня у тебя переночевать. Уже поздно… Завтра утром я уйду.
Он лег в Гришкиной комнате. Я, пока не уснул, слышал, как он ворочается, тихо что-то бормочет, кашляет, сморкается… Утром, когда мы проснулись, Пингвин еще дрых. Глаза у мамы были красные – тоже, наверное, полночи не спала. Мы завтракали, когда Пингвин заявился на кухню.
– Ну, я пошел, – сказал он. – Надеюсь, не возражаешь, если я заеду за вещами позже. Может, даже завтра или послезавтра.
– Не спеши, – сказала мама, – позавтракай с нами.
Пингвин пожал плечами и сел. Мама налила ему кофе.
– Ночью я долго думала, – сказала она. – Ты прав… Если с Гришей случилась беда, то это наша общая беда. Конечно, мы обязаны взять его…
– Почему?! – закричал я. – Вы же договорились, что его здесь не будет!
– Вырастешь – поймешь, – сказала мама.
Взрослые всегда держат в запасе готовые пошлости, чтобы затыкать рот молодым.
А Пингвин чуть ли не месяц бился как птичка о лед, прежде чем сумел забрать Гришку. Наконец привел. Мама элементарно не представляла, что такое зомби вблизи. Конечно, видела их на улицах, но, как и все, не всматривалась. Фильтровала картину. Поэтому, когда Пингвин приволок сынишку домой, она ужаснулась. Вообще-то он был не страшный. Морда будто из воска вылеплена. Но это ничего. Не всякий живой цветет, кровь с молоком. И в бельме на глазу нет ничего пугающего. Ну бельмо (или два). И что? Живые тоже бывают немыми и даже глухонемыми, но никто от них не шарахается. Я думал, думал и наконец понял: страшной была мысль, что Гришка мертвый, а не его внешность. Он будто бы постоянно напоминал: я покойник. Словно к нему прицеплен невидимый, но ясно различимый огромный лейбл.
Когда раздался дверной звонок, мы с мамой вышли в прихожую. Я открыл дверь. Пингвин объявил с радостной дебильной интонацией:
– А вот и мы!
Вытолкнул вперед Гришку, а сам протиснулся следом. Мама замерла, прижав руки к груди и не сводя с зомбака взгляда. Потом едва выговорила:
– Запри его, пожалуйста, где-нибудь. Подальше от глаз.
Где-нибудь – это в его собственной комнате. Я не понимал, зачем разыгрывать трагедию, чтоб потом запереть несчастного зомби в изоляторе. Ему не надо было есть, спать, выходить в туалет. Вряд ли он скучал, мозгов не хватало. Но он привык елозить шваброй по асфальту. Его для этой цели изготовили и, наверное, вставили в башку специальную программу. Так Митька объяснял. Это, мол, у него потребность. Я даже хотел сунуть ему в руки швабру, чтоб поразмялся, но передумал – точно, разнесет все в комнате вдребезги. Он и без того без устали мотался по комнате, что-то перетаскивал, передвигал, судя по звукам. Никто к нему не заходил. Пингвин вечером устраивался у телевизора и пялился в ящик, пока не начинал дремать. А там и в койку. На фига тащили зомби в дом? Пусть бы пасся себе на воле. Если непременно нужно было взять в дом чужого, то лучше бы Пингвин привел домой мигранта. Тот, по крайней мере, живой. С ним поговорить можно. Он привозил бы нам со своей родины виноград и хурму, а я бы учил узбекский язык, чтобы вставить клизму Митьке. Он-то по-узбекски ни в зуб ногой…
Самое смешное, мы постепенно привыкли. Сначала к шуму, который доносился из изолятора. Гришка колобродил ночь напролет. Мотался от стенки к стенке, каждый раз ударяясь обо что-то или задевая что-то. Сначала меня это раздражало, а потом привык как к уличному шуму за окном. Однажды Пингвин предложил маме:
– Раз уж он у нас, пусть помогает тебе по хозяйству. Скажем, вымоет для пробы пол в коридоре. Ты сама жаловалась, что тебя заела домашняя работа…
Мама задумалась.
– Ладно. Только в мое отсутствие.
Гришка справился с испытанием идеально. Еще бы! Он у нас виртуоз швабры. Ему доверили мыть полы во всех комнатах. Вылизав последнюю плитку кухонного пола, он вновь начинал с первой комнаты и трудился до тех пор, пока его не останавливали. Мама сменила гнев на милость и согласилась взглянуть, как он работает, одним глазком. В конце концов она смирилась с его присутствием. Однако серая неподвижная рожа по-прежнему вызывал у мамы страх и отвращение. Я купил маску робота, вошел к Гришке, надел на него маску и выпустил его из темницы. Со шваброй он поковылял на трудовые подвиги. Вылитый андроид из Boston Dynamics.
– Так не противно? – спросил я маму.
– Не противно, но с маской он даже кажется страшнее. Невольно воображаешь, что там за ней…
В это время из спальни выполз Пингвин в пижаме, зевая и потягиваясь, и замер. Увидел Гришку:
– Это что такое?!
– Маска, – сказал я.
– Сними с него сейчас же!
Мама в первый, наверное, раз встала на мою сторону.
– Нет уж, пусть носит. Я его мертвую рожу видеть не могу!
– Это же издевательство над моим сыном! Над человеком, в конце концов…
– Дорогой мой, – сказала мама учительским голосом, – покойники не люди. Они бывшие люди, среди нас им не место. Мы к ним в могилы не лезем, пусть и они к нам домой не лезут. А то живем как на кладбище.
Пингвин изобразил на морде иронию.
– По-ня-а-а-тно… Это ведь не твой сын. А представь, что…
Мама не дала ему договорить.
– Значит так… Или твой, – на слове «твой» она сделала нажим, – никогда не будет снимать маску, или забирай его и выметайся с ним вместе!
Пингвин залебезил:
– Солнышко, но ведь я не хотел сказать ничего такого…
– Маска или на выход! – отчеканила мама.
Пингвин сразу же капитулировал:
– Как скажешь, солнышко…
И поплелся в туалет. Мама крикнула ему вслед:
– На обратном пути захвати дезодорант. А то от твоего сына мертвечиной несет.
Пингвин покорно вынес баллончик освежителя воздуха и опрыскал Гришку.
– Ну вот, теперь будем жить как в туалете, – сказал я. – Уж лучше, чем в могиле.
На самом деле до этого случая от Гришки ничем таким не пахло. Вообще не было никакого запаха.
Не пойму, почему мама цепляется за Пингвина. Он и без довеска не подарок к именинам, а с нагрузкой – хоть живой, хоть мертвой – это вааще…
Я постоянно помнил, что Гришка – зомби, и не сомневался, что он затаил какую-то пакость. Мозгов у него нет, но для того, чтобы замутить подлянку, мозги не нужны. Пусть он прикидывается, что не питается, но я-то видел в сотне фильмов, как зомби жрут людей. И у Гришки в глубине мертвого мозга наверняка таится людоед.
Митя рассказывал, что даже северные олени, когда не хватает ягеля, едят мясо. Схарчить зайчика – им на раз. А ведь олени травоядные, те же коровы, только с ветвистыми рогами. Не знаю, едят ли мясо коровы. Может, и хотели бы, но им никто не предлагает. А зомби просто обязаны быть мясоедами. Я решил испытать Гришку.
Зайца в городе не найдешь. Можно, конечно, купить кролика в зоомагазине. Олень-то наверняка бы кролика зачавкал, если б поймал. А зомби? Однако кролик – слишком жирно для Гришки. Я купил в зоомагазине кормовую мышку. Принес домой, разморозил и положил ее на стол. Привел Гришку.
– Ну ты, олень, зайцев нет. Жри мышку.
Гришка тупо смотрел на угощение. Я понял, что отдал нечеткую команду, слишком сложную для безмозглого полутрупа. Вообще-то, если бы мне отдали такой приказ, я бы тоже ничего не понял. При чем здесь олень и заяц? Внес поправки:
– Мышка. Вкусная. Ешь мышку.
Гришка даже не взглянул на угощение. Может, затаился, не хочет при мне жрать. Я оставил мышь на столе, чтобы Гришка мог слопать ее тайком, пока я не вижу. Вечером пришла мама. Переоделась и пошла на кухню готовить ужин.
Я сижу, играю в танчики и вдруг слышу ужасный визг. Мама! У Гришки проснулся
