написано: «НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ». Между Мишель и Джеком никогда не было ничего настоящего, они даже до почти настоящего не дошли. Ну хорошо, переспал бы он тогда с ней – не заразив ее триппером, потому что никакого триппера он ни у какой миссис Стэкпоул не подцеплял; только долго ли они пробыли бы вместе после этого? Вероятно, расстались бы уже в тот миг, когда Мишель отправилась в Колумбийский университет, а Джек в Нью-Гэмпшир, а уж встречи с Клаудией их связи точно было не пережить.
Говоря коротко, Мишель Махер всю жизнь была главной Джековой иллюзией. Одноклассники все как один воображали Джека и Мишель вместе, но даже эти бесплодные фантазии были куда прочнее связывавшей их ниточки. Да, Мишель – самая красивая девушка в школе, а Джек – самый красивый юноша; собственно, эпитет «самый красивый» – единственное, что между ними было общего.
«У меня все утро встречи, а весь вечер – доклады, – писала Джеку Мишель, – но пару-другую докладов я вполне могу пропустить. Просто скажи мне, когда ты свободен. Я так хочу видеть, где и как ты проводишь время! Джек, ведь ты, я так понимаю, практически хозяин Лос-Анджелеса!»
Вот уж неправда. Голливуд так просто к рукам не приберешь – он как золотой, блестящий, притягательный приз, который тем не менее вечно от тебя ускользает. Да, ты мог стать настоящим хозяином Голливуда – на одну ночь, ту, когда ты выигрывал «Оскара». Но за этой ночью следовала другая, а за ней – еще одна. И уже через неделю Голливуд забывал о тебе; ты и оглянуться не успел, как перестал быть хозяином Лос-Анджелеса. Снова стать им можно, лишь получив «Оскара» еще раз, а потом еще.
Когда-то хозяевами Голливуда были киностудии, но и эти времена канули в Лету. Иные агенты вели себя так, словно они хозяева Голливуда, иные актеры воображали, что они хозяева Голливуда, но и те и другие горько ошибались. Настоящие хозяева Голливуда – те, кто выиграл несколько «Оскаров», те, кто каким-то неведомым образом выигрывал один «Оскар» за другим. Джек Бернс был не из таких. Но в глазах Мишель Махер он был кинозвезда, и она считала, что этого достаточно.
По мнению доктора Гарсия, лучшее достижение Джека на ниве «нормальных» и «настоящих» отношений – роман с Клаудией. Они и правда были по-настоящему вместе несколько лет, прежде чем уйти каждый своим путем. Но Мишель Махер была для Джека куда опаснее, она запала ему в душу куда сильнее – потому что отношения с ней всегда были лишь возможностью.
– Отношения, которые могли быть, – от них остаются самые глубокие раны, ты не находишь? – говорила Джеку доктор Гарсия. Разумеется, она имела в виду не только Мишель, но и Уильяма.
Итак, Джек в некотором роде был предупрежден, но тем не менее отправился за Мишель – за доктором Махер, незамужней, тридцативосьмилетней, – в отель «Шератон-Юниверсал». О чем он, черт побери, думал? Он ведь заранее считал, что даже с потерявшей память проституткой-трансвеститом мог бы провести более приятный вечер. В таком вот расположении духа он вошел в вестибюль отеля, по которому туда-сюда бегали бесчисленные дерматологические дети, вернувшиеся домой с прогулки по кинопарку. Мишель сказала, что будет ждать Джека в баре, он и нашел ее там за поглощением «Маргарит» с тремя коллегами. Все дамы были вдрызг пьяны, но Мишель еще держалась на ногах, чем Джек остался доволен, – во всяком случае, она единственная встала его поприветствовать.
Наверное, она забыла, какой Джек коротышка, – даже босая она была выше его на голову, а тут еще нацепила туфли на высоченных шпильках.
– Вот видите! Так всегда – кинозвезды ниже ростом, чем мы думаем! – сказала Мишель нетрезвым коллегам.
Джек злорадно улыбнулся про себя – если бы рядом был этот Давленый Пенис Маккарти, он бы заметил, что голова Джека упирается аккурат в ее «парочку твердых шаров».
Джек повел Мишель на ужин в ресторан «Джонс», модное голливудское заведение, впрочем не самое его любимое – слишком многолюдное и процветающее, просто он решил, что Мишель обидится, если он не покажет ей местные «злачные» места. Кормили там не так чтобы очень, зато клиентура любопытная для человека, первый раз попавшего в Лос-Анджелес, – фотомодели, кинозвезды, трансвеститы и не трансвеститы (и те и другие – с накладными грудями) и прочее в этом роде.
Разумеется, Джек тут же заприметил в углу Лоуренса с парой моделей, они одновременно показали друг другу по оттопыренному среднему пальцу. Мишель восхищенно закивала – но сильновато, чуть не упала.
– Я не ела с утра, – призналась она, – да и последняя «Маргарита» была явно лишней.
– Возьми тогда пасту, полегчает, – посоветовал Джек.
Мишель в ответ на это выпила еще стакан белого, пока Джек выдавливал себе в чай лимон, все время оглядываясь – вдруг Лоуренс решит ему отплатить за бутылку шампанского, которую он вылил ему на голову в Каннах.
– Боже мой, какое крутое место! – сказала Мишель.
Какая жуткая смесь бостонского и нью-йоркского акцентов, подумал Джек.
Да и сама она уже далеко не крутая. Джек хорошо помнил ее кожу – гладкая, сияющая; ныне – сухая, немного покрасневшая, словно все тело – сплошная ссадина, словно она долго сидела в горячей ванне, а потом долго стояла на морозе. Волосы, некогда воздушные, медвяно-золотые, потускнели, перестали виться. Да и сама она какая-то совсем худая, даже тощая, жилистая – какими бывают женщины, сидящие на слишком строгой диете или слишком много времени проводящие в спортзале (а часто и то и другое). Она не так много и выпила, но все – на пустой желудок (она выглядела так, словно у нее всегда пустой желудок), а ведь и в лучшие времена она пьянела даже от небольшой дозы алкоголя.
Мишель была в сером брючном костюме по фигуре и облегающей серебряной блузке. Одежда явно из Нью-Йорка – готов спорить, подумал Джек, такую не купишь ни в Бостоне, ни в Кембридже, да и эти ее высоченные шпильки можно найти только в Нью-Йорке. Но даже при всей этой амуниции она выглядела врачом – плечи словно насильно расправлены, как у человека, восстанавливающегося после перелома шеи; про таких
