«Что, – думает Петька, – за дьявол стучит? Гвозди заколачивают, что ли? Или давят клопов?..»
Подумал это и слышит голос. Бас. Мутным этаким басом кричит из угла человек:
– Помогите! Мам-мочки!
Кинулся Петька в угол, к печке. У печки щель. Видит Петька – тыркается в щель нос. Под носом шевелится ус. И черный косоватый глаз печально смотрит на Петьку.
– Мам-мочки! – мычит бас. – Голуби драгоценные! Отпустите меня, за ради Бога.
А глаз, как таракан, бегает в щелке.
«Что, – думает Петька, – за чудик такой? Толи псих, то ли пьяный? Ну, факт, что пьяный, – вон ведь как разит… Фу!..»
А разит действительно здо́рово. Течет по камере дух, не поймешь, самогонный ли, водочный ли, но здо́рово крепкий.
– Мам-мочки! – гудит пьяный. – Мамочки!
А Петька стоит, смотрит, и совсем неохота ему с пьяным в разговоры вступать. Другой раз непременно бы связался, а тут – скучно. Сказал только:
– Чего орешь?
– Отпусти, голубь, – говорит пьяный. – Отпусти, ненаглядный!
Вдруг как взвизгнет:
– Ваше благородие! Господин товарищ! Отпустите вы меня. Меня детки ждут.
Смешно Петьке.
– Дурак, – говорит. – Как я тебя могу отпустить, когда я такой же арестант, как и ты? Где в тебе разум?
Вдруг видит Петька: просовывает пьяный сквозь щель ладонь, а на бородавчатой его ладошке лежат – часы. Золотые часы. Чистокровные. С цепочкой. С разными штучками и подвесными брелоками.
Выворачивает пьяный свой косоватый глаз и говорит шепотом:
– Товарищ начальник! Отпустите меня, я вам часики подарю. Глядите, какие славные часики… Тикают.
А часики, верно – тик-так, тик-так. И сердце у Петьки: тик-так, тик-так. Схватил Петька часы и – в угол, к окну. От радости дух захватило, кровь в головешку ударила. А пьяный рукой замахал. И вдруг орать начал. Как заорет:
– Кар-раул!
Как затопает, заблажит:
– Караул! Ограбили! Ограбили!
Испугался Петька, забегал. И кровь у Петьки обратно к ногам побежала. И пальцы быстро-быстро цепочку теребят, а на цепочке разные штучки болтаются и подвесные брелочки бренчат. Слоники разные, собачки, подковки и между всем – зеленый камень-самоцвет в виде груши.
Отцепил Петька цепку со всем барахлом, сует пьяному.
– На! – говорит. – Возьми, пожалуйста!
А пьяному память вином отшибло. Он уже забыл про часы – цепочку берет.
– Спасибо, – говорит, – спасибо, голубь драгоценный!..
И тянется через щель Петьку погладить. И губы выпячивает через щель. Чмокает, как поросенок:
– Мамоч-чки!
А Петька опять у окна. И кровь снова бежит в головешку. Шумит голова. «Эх, – думает Петька. – Повезло!»
Разжал он кулак, поглядел на часики. За решеткой на ясное небо солнце вышло. Засияли часики в Петькиной руке. Дохнул он на них – помутнело золото. Рваным рукавом потер – снова сияют. И Петька сияет.
«Верно, – думает, – говорят умные люди: нет худа без добра. Ведь этакую штучку заимел. За такую штучку любой маклак полста монет отвалит. Да что полста… Больше!»
Закружилась у Петьки башка. Замечтался Петька.
«Куплю, – думает, – я перво-наперво булку. Огромадную булку. Сала куплю. Булку буду салом заедать, и запивать буду какавом. Потом колбасы куплю цельное колечко. Папирос наилучших куплю. Из одежи чего-нибудь… Клеш, френчик. Майку полосатую… Штиблеты. Э, да чего там мечтать, теперь бы отгавкаться только, а там…»
Действительно, все хорошо, одно только нехорошо – сидит Петька. Сидит Петька в камере, как мышь в банке: на окне решетка, на дверях замок. И счастье в руках, а не вырвешься. Крепко припаян парнишка.
«Ну, – думает Петька, – все равно. Наплевать. Просижу как-нибудь до вечера… Не помру. А вечером, базар отторгует, – выпустят».
Вечером-то выпустят, знает Петька, – не впервой. Было дело. Только до вечера еще ух сколько ждать! Еще солнце по небу гуляет, разгуливает.
Поглядел он в последний раз на часики и спрятал их в драный карман. Карман узелком завязал для верности, сердце успокоил.
А за переборкой окончились крики и стуки, щелкнул замок, и не успел Петька глазом моргнуть – отворяется в его камеру дверь, входит милиционер, черненький такой, кучерявый, и говорит:
– А ну, выметайтесь, пожалуйста, гражданин! Ужасно обрадовался Петька. Испугался даже.
Вскочил, подтянул портчонки и быстро вышел из камеры. Кучерявый за ним.
– Шагай, – говорит, – гражданин, до начальника.
– Ладно…
Идет Петька к начальнику. Сидит начальник за зеленым столом, держит бумажку в руках и бумажкой играет. Гимнастерка на нем расстегнута, шея красная, и от шеи пар идет. Курит начальник и дым в потолок пускает кольчиками.
– Здоро́во, – говорит, – маленький вор.
– Здоро́во, – отвечает Петька.
Смирный такой стоит. Скромный. Улыбается и безвредно на начальника смотрит. А начальник кольчики пускает и в бумажку поглядывает.
– Скажи, – говорит, – гражданин хороший, какого ты года рождения?
– Год а рождения не знаю, – отвечает Петька, – а годов мне одиннадцать.
– Ну, а который, скажи, пожалуйста, раз ты у меня в пикете гостишь? Седьмой, кажись?
– Нет, – отвечает Петька. – Кажись, пятый только.
– А не врешь?
– Может, и вру… Не знаю. Вам видней. Спорить не хочет Петька. С начальником спорить – гиблое дело. Седьмой так седьмой. Что за счеты?
«Волынки, – думает, – меньше, если не спорить. Отпустит скорей».
А начальник бумажку на стол положил, рукой прихлопнул и говорит:
– Резолюция моя, – говорит, – такова: ввиду твоей малолетней несознательности отослать тебя на предмет воспитания в дефективный приют. Понял?
Охнул Петька. Закачался. Обомлел. Оглоушили Петьку начальниковы слова, словно кирпичом по башке стукнули. Не ожидал он таких слов. Совсем не ожидал.
Очухался, однако ж, голову поднял и говорит:
– Ладно, – говорит, – что ж…
– Согласен? – спрашивает начальник. Смеется, будто не понимает, до чего тяжело Петьке и грустно. До чего не смешно. До чего плакать хочется.
Ай, Петя, Петя, не везет тебе, Петя Валет!
* * *
А тут еще хуже. Тут совсем уж крышка. Гибнет Петька.
Подзывает начальник кучерявого милиционера и наказывает ему обыскать Петьку с головы до ног.
– Обыщи его, – говорит, – с головы до ног, – нет ли при нем оружия или, в крайнем случае, ценных предметов. Обыщи формально.
Шагает кучерявый на Петьку, у Петьки сердце замирает, ноги у Петьки дрожат, как студень.
«Прощай, – думает Петька, – ценный предмет!» Но, на Петькино счастье, кучерявый – чудак попался. Брезглив. Посмотрел он на Петьку и говорит:
– Ей-богу, – говорит, – товарищ начальник, тошно к такой шпане руками прикасаться. Освободите, сделайте милость… Я сегодня в бане парился. Белье сменил. Да и что в нем, по существу, есть? Вошь в кармане, блоха на аркане… Не больше…
Петька последние силы собрал, усмехнулся печально, глазом мигнул.
«Верно, дескать. Угадали».
А сам думает:
«Ничего себе блоха. Блоха, – думает, – что надо!»
И незаметно пальцем одним карман щупает, а в кармане трепыхается что-то, стучит не шибко, будто сердце в кармане лежит или рыба живая. Часики в кармане лежат.
Ну, а начальник милиционера пожалел, или, может быть, ему скучно стало, только махнул он рукой и говорит:
– Ладно, – говорит, – можно отставить. Можно, – говорит, – без обыска обойтись. Не важно.
Написал чего-то в бумажке, печатью пришлепнул и кучерявому бумажку протянул.
– Вот тебе, – говорит, – товарищ дорогой, квитанция. Пойдешь с этой квитанцией до Введенской улицы и сдашь данное дитя в приют Клары Цеткин. Под расписку.
Встал начальник, зевнул и из комнаты вышел.
С Петькой начальник попрощаться забыл.
А кучерявый сунул квитанцию в папку, вздохнул и наган к животу привесил. Еще раз вздохнул и картуз надел…
– Ну, – говорит, – шпана несчастная, поехали! Подтянул Петька портчонки – поехал.
Идут они прямо через базар, через самую давку. Базар шумит, конечно… Люди разные ходят, покрикивают. Смеются люди, ругаются, песни поют. Где-то баян гудит. Гуси какие-то стонут. Шумно. Только Петька шума не слышит. У Петьки план на уме.
«Смыться, – думает Петька, – необходимо».
Бежит он собачьей рысью через базар, распихивает торговцев и неторговцев, рыщет глазами по сторонам и все думает, все размышляет:
«Необходимо смыться… Формально необходимо».
Только где тут смоешься, когда кучерявый сзади, словно хвост, прицепился. Не отстает кучерявый, пыхтит самосильно и Петьку из виду не выпускает.
Вот и базар миновали. А Петька не смылся.
Расстроился Петька. Голову свесил и мельче шагать стал.
И вот кучерявый Петьку нагнал.
Качается кучерявый, стонет.
– Ой, – говорит, – замотал ты меня, шпана. Ну разве можно так бегать?! Ну не могу я так бегать, у меня почки слабые.
Молчит Петька, не отвечает. Очень ему интересно, какие у милиционера почки! Не до почек Петьке. Взгрустнулось что-то. Идет себе Петька, голову свесил.
