Будьте здоровы. Желаю Вам всего, всего хорошего.
Искренно Вас уважающий А. Чехов.
22 сентября 1900 г.
На обороте:
Prague (Praha). Monsieur B. Proussik.
VI Place de Palacký 357. Австрия. Autriche.
Грюнбергу Ю. О., 24 сентября 1900*
3153. Ю. О. ГРЮНБЕРГУ
24 сентября 1900 г. Ялта.
24 сент. 1900.
Многоуважаемый Юлий Осипович!
Сегодня я послал III том*, мною прочитанный. Думаю, что 26 листов достаточно, что книга достаточно толста, а сравнительно с двумя предыдущими томами даже велика. Назовите книгу так: «Очерки». Опять-таки повторяю*, что давать каждому тому особенное название — это идея не из счастливых и что благодаря ей, этой идее, III том будет идти гораздо тише, чем I и II, а IV, мне кажется, и совсем не пойдет. Если бы все томы называть просто «Рассказами» и обозначать их I, II, III и т. д., то как бы это было хорошо и солидно.
Корректуры я прочитываю всякий раз внимательно, но типография Ваша часто остается к моим поправкам совершенно равнодушной, ошибки остаются неисправленными — и почему это так, понять не могу. Например, в рассказе «Мечты» не исправлены цифры*, и таких ошибок не мало.
Я уеду за границу, но за неделю до отъезда напишу Вам, куда я поеду. Во всяком случае ялтинской почте будет известен мой заграничный адрес.
Желаю Вам всего хорошего, крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
Чеховой Е. Я., 24 сентября 1900*
3154. Е. Я. ЧЕХОВОЙ
24 сентября 1900 г. Ялта.
Милая мама, я жив и здоров, если не считать желудочного расстройства вследствие скоромной пищи. Завтра бабушка будет готовить для меня рыбу. Во всем доме, имеющем 2½ этажа, живу только я один в тишине и спокойствии. Арсений и бабушка благодушествуют.
Дождя все нет и нет. От нечего делать ловлю мышей и пускаю их на пустопорожнее место* Мандражи. Передайте Ване с семейством и Маше мой поклон.
Желаю Вам всего хорошего и остаюсь преданным и всегда Вашим
А. Чехов.
14 сентября 1900.
На обороте:
Москва. Ее Высокоблагородию Евгении Яковлевне Чеховой.
Мл. Дмитровка, д. Шешкова, кв. 7.
Книппер О. Л., 27 сентября 1900*
3155. О. Л. КНИППЕР
27 сентября 1900 г. Ялта.
27 сент. 1900.
Милюся моя Оля, славная моя актрисочка, почему этот тон, это жалобное, кисленькое настроение?* Разве в самом деле я так уж виноват? Ну, прости, моя милая, хорошая, не сердись, я не так виноват, как подсказывает тебе твоя мнительность. До сих пор я не собрался в Москву, потому что был нездоров, других причин не было, уверяю тебя, милая, честным словом. Честное слово! Не веришь?
До 10 октября я пробуду еще в Ялте, буду работать, потом уеду в Москву* или, смотря по здравию, за границу. Во всяком случае буду писать тебе.
Ни от брата Ивана, ни от сестры Маши нет писем. Очевидно, сердятся, а за что — неизвестно.
Вчера был у Средина, застал у него много гостей, всё каких-то неизвестных. Дочка его похварывает хлорозом, но в гимназию ходит. Сам он хворает ревматизмом.
Ты же, смотри, подробно напиши мне, как прошла «Снегурочка»*, вообще, как начались спектакли, какое у Вас у всех настроение, как публика, и проч. и проч. Ведь ты не то что я; у тебя очень много материала для писем, хоть отбавляй, у меня же ничего, кроме разве одного: сегодня поймал двух мышей.
А в Ялте всё нет дождей. Вот где сухо, так сухо! Бедные деревья, особенно те, что на горах по сю сторону, за всё лето не получили ни одной капли воды и теперь стоят желтые; так бывает, что и люди за всю жизнь не получают ни одной капли счастья. Должно быть, это так нужно.
Ты пишешь: «ведь у тебя любящее, нежное сердце, зачем ты делаешь его черствым?» А когда я делал его черствым? В чем, собственно, я выказал эту свою черствость? Мое сердце всегда тебя любило и было нежно к тебе, и никогда я от тебя этого не скрывал, никогда, никогда, и ты обвиняешь меня в черствости просто так, здорово живешь.
По письму твоему судя в общем, ты хочешь и ждешь какого-то объяснения*, какого-то длинного разговора — с серьезными лицами, с серьезными последствиями; а я не знаю, что сказать тебе, кроме одного, что я уже говорил тебе 10 000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, т. е. что я тебя люблю — и больше ничего. Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты*, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству.
Прощай, прощай, милая бабуся, да хранят тебя святые ангелы. Не сердись на меня, голубчик, не хандри, будь умницей.
Что в театре нового?* Пиши, пожалуйста.
Твой Antoine.
На конверте:
Москва. Ее Высокоблагородию Ольге Леонардовне Книппер.
У Никитских вор<от>, Мерзляковский пер., д. Мещериновой.
Книппер О. Л., 28 сентября 1900 («Вчера послано письмо…»)*
3156. О. Л. КНИППЕР
28 сентября 1900 г. Ялта.
Вчера послано письмо. Всё благополучно. Приеду октябре вероятно*.
Антонио.
На бланке:
М<о>ск<ва>. Мерзляковский, д. Мещериновой.
Ольге Леонардовне Книппер.
Книппер О. Л., 28 сентября 1900 («Милая моя Оля…»)*
3157. О. Л. КНИППЕР
28 сентября 1900 г. Ялта.
28 ав.
Милая моя Оля, сегодня я послал тебе телеграмму, в которой написал, что приеду в Москву, вероятно, в октябре. Если приеду, то 10-го октября или около 10-го, не раньше; проживу в Москве дней пять и уеду за границу. Во всяком случае о дне приезда извещу тебя телеграммой. Не знаю, после 4 октября будут ли ходить курьерские поезда; это ты узнай, чтобы не ездить на вокзал понапрасну.
Читал сегодня первые рецензии насчет «Снегурочки»* — и мало понял. По-видимому, «Снегурочка» только вначале нравится, потом же надоедает, как забава*. Я того мнения, что Ваш театр должен ставить только современные пьесы*, только! Вы должны трактовать современную жизнь, ту самую, какою живет интеллигенция и какая не находит себе трактования в других театрах, за полною их неинтеллигентностью и отчасти бездарностью.
Ни от кого не получаю писем. Немирович точно рассердился, не прислал за все время ни одной строчки. Родственники тоже не пишут.
Как прошли «Одинокие»?* Это будет получше «Снегурочки».
Ну, будь здорова и счастлива. Ах, какая тебе роль в «Трех сестрах»!* Какая роль! Если дашь десять рублей, то получишь роль, а то отдам ее другой актрисе. В этом сезоне «Трех сестер» не дам, пусть пьеса полежит немножко, взопреет, или, как говорят купчихи про пирог, когда подают его на стол, — пусть вздохнет…
Нового ничего нет.
Весь твой Antoine.
На конверте:
Москва. Ее Высокоблагородию Ольге Леонардовне Книппер.
Никитские ворота, Мерзляковский пер., д. Мещериновой.
Пешкову А. М. (М. Горькому), 28 сентября 1900*
3158. А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)
28 сентября 1900 г. Ялта.
28 сент. 900.
Милый Алексей Максимович, купите в Нижнем, если есть, или выпишите книжку некоего Данилова И. А. «В тихой пристани»* и прочтите там средний рассказ*, написанный в форме дневника. Непременно прочтите — и напишите мне, в самом ли деле эта вещь добропорядочная, как мне показалась.
Если в октябре буду в Москве, то напишу Вам.
Сегодня получил я от Меньшикова письмо*, приглашает Вас очень работать в «Неделе»*. Там, кстати сказать, хорошо платят.
Что новенького? Черкните мне, пожалуйста. Не дайте околеть со скуки.
Вашей жене и сынишке мой поклон и сердечный привет.
Ваш А. Чехов.
«В тихой пристани» умная вещь. Только не следовало бы ее в виде дневника писать. Впечатление оставляет крупное. Во всяком случае не стану забегать, прочтите сами.
Поссе В. А., 28 сентября 1900*
3159. В. А. ПОССЕ
28 сентября 1900 г. Ялта.
Многоуважаемый Владимир Александрович, спасибо и за телеграмму*, которую я получил из Москвы своевременно, и за письмо, которое пришло сегодня*. Рассказ я* пришлю непременно, только не знаю, когда именно. Может, и в конце октября, а может, и после. Дело в том, что в последнее время недели две я хворал преподлой болезнью, должно быть, инфлуэнцей, которая не давала мне работать, держала меня всё время в мерлехлюндии — и теперь приходится начинать всё снова, почти начинать.
