гонцы судьбы. Они не почту разносят – они тасуют карты бытия.
В 9:58 он подъехал к ящику на улице Поля Вайяна-Курье для утренней выемки. Марике ответила на его приветствие, обнажив верхний ряд зубов, наглядно демонстрирующих превосходство скандинавских зубных паст и скандинавских десен, которые эта северная раса унаследовала от далеких лапландских предков, раздиравших ими медвежьи сухожилия, сидя в вежах из коры.
– Позвольте, мсье, – сказал Морис.
Юноша лет двадцати с длинными темными волосами и бледной кожей стоял перед ящиком. Начищенные берцы, кожаный плащ и серебряный крест поверх футболки с надписью средневековым шрифтом «Жизнь растлевает» выдавали представителя племени «готов», возродившегося в центре Роморантена года два-три назад. Морис подумал, что это, должно быть, один из тех прыщавых лицеистов, которые могли часами стоять напротив витрин Марике, надеясь, что милая викингша вдруг кинет на них взгляд поверх сосисок. Юноша не шевельнулся.
– Мне нужно открыть ящик, молодой человек.
– Мне нужно забрать письмо, мсье.
Морис знал эту песню. Желающие выудить свое письмо – парочка за сезон всегда набиралась.
– Невозможно, молодой человек, – сказал он.
– Но оно – мое.
– Нет, мой мальчик, когда письмо упало внутрь, оно уже в нашем распоряжении.
– Это вопрос жизни и смерти.
– Прямо? Уверены, мой дорогой?
– Я вам скажу, как выглядит конверт, какой на нем адрес, и вот, чтобы сравнить почерк…
Он протянул Морису конверт. Адрес девушки с арабским именем из северной части города был написан пером.
– Почта – общественный институт, безразличный к метаниям своих клиентов. Бросить письмо – все равно что бросить кости. Эта щель работает в одну сторону, и письма, как мертвецы, встречают свою судьбу: вы их хороните, и они никогда не вернутся к вам из этих жестяных могил.
Морис из раза в раз повторял это всем мятущимся душам, которые путали почту с камерой хранения.
– А может, вы возьмете это?
Парень протянул купюру в двадцать евро.
– Мальчик мой, я сейчас рассержусь и позову полицию.
– Мсье, мне двадцать лет, я люблю одну девушку, а в этом ящике – письмо с оскорблениями, которое несколькими строками перечеркнет два года титанических усилий. Это письмо потопит меня. Только вы можете спасти меня из пучин.
Морис взглянул на юношу с любопытством. Ему вдруг стал симпатичен этот мальчик, который считает разрыв с девушкой «делом жизни и смерти» и изъясняется с пылкостью другой эпохи тогда, когда типичный обыватель – мелкие белокожие сухари, вшивые буржуа, наглые метисы – начал бы спорить, потрясая своим «правом» распоряжаться «собственным имуществом».
– Вы даже не знаете, любит ли она вас, – сказал Морис.
– Во что вы влезаете?
– В то, что скоро окажется в моей почтовой сумке, с которой я поеду по адресам, – сказал Морис, доставая ключ от ящика.
– Постойте, мсье, прошу вас. Я люблю ее, если б вы знали… в общем… в том письме я говорю ей жуткий вздор.
– Что же на вас нашло?
– Я думал, что она мне изменяет.
– И это оказалось не так?
– Ну конечно.
– Нужно было проверять. Или сдерживаться.
– Вы никогда не поддавались порыву?
Морис вспомнил тот вечер на склонах Мафате в 1969-ом, когда ром вконец вырубил мозг, а копченое мясо разгорячило кровь, и он задал Марии-Терезе такую взбучку, что все псы их деревни завыли, а птицы вспорхнули с ближайшего гибискуса так, будто дерево стряхнуло с себя паразитов.
– Нет, мой мальчик, – сказал Морис.
– Вы лжете.
– Да.
– Отдайте мне письмо.
– Это запрещено уголовным кодексом. Если узнает начальство, я рискую не только потерять работу, но и оказаться под следствием. Для нас похитить письмо из ящика – это хуже, чем преступить закон: это бесчестие.
– Что-то вы не так щепетильны, когда бастуете.
– Говорю же, меня могут уволить.
– А я могу проплыть по борту жизни.
– Хотите откровенно? Думаю, вы все правильно сделали.
– Да что вы знаете?
– Я верю, что первый импульс – самый верный. Будущее докажет, что в вашем поступке крылась интуиция.
– Вы меня забалтываете, мсье.
– Пойдемте, угощу вас кофе. Хочу объяснить свою мысль.
Морис высыпал письма в свой джутовый мешок и закрыл нижнюю створку ящика квадратным ключом. Юноша не дернулся.
В «Гамсуне» за полтора евро Марике подавала кофе со сливками в больших красных кружках с лапландскими оленями. Она разглядывала странную парочку, усевшуюся за бальзовый икеевский столик. Что делает этот почтальон с сединой в черных волосах, пигмей, который здоровается с ней каждое утро, в компании гамлетоподобного вампира? От вида юноши в ее догматичном скандинавском сердце вспыхнуло было возмущение, но слащавый социально-демократический либерализм, усвоенный за десятилетия в протестантских учебных заведениях, задушил осуждение в зародыше. В жизни важно быть толерантным и делать свое дело. Она принесла кружки.
– Некоторое время назад, – сказал Морис, – в Реюньоне случилась драма. Я узнал об этом из уст капитана Редая, командующего атомной подводной лодкой, под чьим началом служил на военно-морской базе мой брат. Их «Рубин» должен был выйти из Сен-Дени накануне Рождества и провести три месяца в Индийском океане. В день перед отплытием на подлодку доставили опечатанный мешок с письмами экипажу. Обязанность разбираться с почтой ложилась на плечи капитанов судов. Штаб приказал им читать письма матросов перед тем, как выдавать на руки. И, если новости в письме того требуют, оставлять человека в порту. Например, если в письме говорится, что близкий человек при смерти, адресат сходит на берег. Вот и представьте себе, как Редай накануне погружения на борту своей атомной банки сидит и копается во всяком вздоре. Я бы рехнулся: столько лет отучиться в Морской академии ради удовольствия узнать, как там ветрянка у чьих-то карапузов или шейка бедра у тетушки Жанины. В тот самый день капитан вскрыл письмо на двенадцати листах за подписью некой «Клотильды». Гнусным круглым почерком она сообщала мужу, что бросает его. Там было все: и длинный список его злодеяний, и все сорта злобы, и беспощадные упреки. Клотильда не могла дальше влачить эту жизнь, от военной пристани до аэропорта. Она встретила мужчину, настоящего, и теперь живет с ним: он мясник из Роскофа. Капитан оказался в ловушке. Письмо было адресовано его главному механику, – а его не заменить. Бедняга не оправился бы от такого удара. Только представьте: мариноваться в любовной тоске на трехсотметровой глубине рядом с мужиками в тельняшках, которые озабоченно бегают по коридорам этой жестяной посудины с разводными ключами.
– Зачем вы мне это рассказываете?
– Это касается вашего дела, – сказал Морис.
Почтальон жестом позвал Марике и заказал штрудель.
– Капитан положил письмо в свой сейф, рядом с пистолетом, и ничего не сказал механику. В рейсе все было без происшествий. Подлодка шла патрулем
