до Лаккадивских островов. Три месяца спустя в порту Сен-Дени судно снова ждал мешок с почтой. Снова головная боль капитану. И снова письмо от Клотильды. Мясник обернулся в итоге совсем не тем, кем казался, она возвращалась, жутко злясь на себя, и не находила слов, чтобы описать все ее нежные чувства к мужу и всю ее собственную низость. Капитан порвал оба письма. Делу конец, он ликовал: меньше знаешь – крепче спишь. В этот раз тактика страуса сработала.
– У вас же и выходит, что он правильно сделал, не передав писем. Отдайте же мне мое!
– Не спешите, мой дорогой… Механик вернулся к себе в Бретань. Там его ждала жена, и он вошел в привычный ритм. Море, осенние дожди, зимние штормы, весеннее солнце на рододендронах у маленького дома, и на горизонте такого бытия – знакомый причал… Вот только три года спустя стало известно, что парень разнес себе башку из табельного оружия, предварительно всадив три пули в жену.
– И? В чем связь?
– Мой юный друг, я рассказал все это, чтобы вас убедить. Лучше бы тот механик с подлодки прочел письма, сделал выводы и не возвращался домой… Он бы разглядел истинное лицо своей жены: ее изменчивость, непостоянство, посредственность и продажную душу, из-за чего она оказалась в объятиях мясника, разбогатевшего на сбыте животных белков. Завеса бы пала. Каждый раз, когда чья-то рука вырывает письмо у судьбы, она запускает цепь катастроф. Процесс письма сродни пророчеству и ведет к каскаду кармических реакций. Переписка входит в партитуру бытия. И подчиняется высшим законам. Человек не должен править сплетения нот. Если я верну вам письмо, я вмешаюсь в порядок…
– Ладно, хорошо, я понял.
Низкорослый почтальон прищурился и заговорил тише.
– В Сен-Дени все знают историю «Бенды», судна-клипера, вышедшего из южноафриканского города Дурбана в начале восемнадцатого века и направлявшегося назад в Европу. На борту среди драгоценных камней для антверпенских гранильщиков и груд слоновых бивней находились и письма голландских офицеров торгового флота к их близким в Зеландии, Фрисландии или Роттердаме. Корабль разбился о риф у Бассас-да-Индия в Мозамбикском проливе: столько кораблей разлетелось там в щепки, что думаешь, уж не из их ли обломков сложены эти подводные горы. В трюме того парусника было и письмо одного молодого капитана, в котором он пылко умолял дочь некоего амстердамского портного дождаться его. Он рассыпался в роскошных клятвах, захлебывался вдохновением, воспевая счастье супружеской жизни и сетуя на ничтожный удел искателя приключений, – словом, милое и смешное любовное письмецо со всей той постыдной, полной надежд мешаниной из вранья, мольбы и клятв. Но оно так и не дошло.
– Откуда вы тогда знаете, что в нем было?
– Потому что тот молодой капитан, не знавший о кораблекрушении, написал впоследствии довольно манерный пасквиль. Нам в Мафате задавали его читать по программе «Превратности переписки», автор – капитан Арминиус Ван Кипп. В затерянном письме он просил у девушки год, обещая жениться на ней, едва ступит на родную землю. Юная батавка из Амстердама, разумеется, не догадывалась, что проект ее счастливого будущего плавает где-то в водах между Мадагаскаром и Мозамбиком. Когда продрогший, но уверенный в себе моряк высадился год спустя в Амстердаме, то обнаружил даму сердца с двумя близнецами, которых она успела подарить одному тюльпановоду из Делфта.
– Моя – не голландка. Ее зовут Аиша.
– Не иронизируйте. Вы все поняли. Никогда нельзя прерывать путь письма. Оно – как шестеренка. И ни случайность, ни человек не должны останавливать его ход. Так что позвольте мне доставить ваше. Так я избегу преступления. А вас избавлю от проклятия.
Марике принесла счет, они молча расплатились, вышли из кафе, пожали руки и разошлись. Марике еще долго провожала взглядом того юношу в черном плаще, который, в сущности, был не так уж и против вторжения чужака-почтальона в его внутренний спор по поводу Аиши, потому что знал, что в глубине души ему на нее плевать.
И если бессоннице суждено стать частью вашей жизни, то появится она у вас ближе к сорока.
Френсис Скотт Фицджеральд. Сплю и просыпаюсь [14]
Вопящие от злости мусульмане в теплый летний вечер… – где я читал это вчера? или по радио говорили? В этот раз обрушились на творения одного художника. Бедняга совершил кощунство тем, что направил проектор со снимками сур Корана на тротуар в Монпелье. Опять по крышам застучало, дождь. Боже, какое счастье, когда ты не в палатке на какой-нибудь скверной стоянке… Кучка магометан наших дней обступила проекцию, не давая людям ее топтать. Один из этих горе-янычар в капюшонах с круглыми от гашиша глазами и неловкостью франкенштейновой куклы ударил женщину, ступившую на текст. Но чего боятся эти разболтыши? Что Бог пошатнется оттого, что на его анафемы ступит резиновая подошва? Этим бедным безумцам следовало бы знать, что владыки, достойные зваться так, не боятся критики: когда твоя власть тверда, то любой удар, любая пуля летит мимо. Вот Наполеон: ядра ласкали поля его треуголки, а он, и глазом не моргнув, все поглаживал рукой свою грудь, где бились мечты, – или свой сосок? Все-таки надо сегодня всем этим исламистам понять простую мысль, что, как бы ни злились волны, коралловому рифу нет до них дела. Открыть для себя добродетель безразличия. Что-то колет в спине, под лопаткой, будто шило воткнули. Бедняга Цезарь: наверное, от кинжала боль была адская. Никто не говорит про боль сильных мира сего, говорят только про их падение, будто это не люди, а статуи, которые скинули с пьедестала… Может, из-за того забега во вторник? Наверное, диск защемило. Париж – Версаль – какая же мерзость все-таки: тысячи людей в кислотных трико и синтетических майках бегут беспорядочно, дико. Паскудство. Эти городские марафоны – наглядные воскресные примеры современного помешательства. Двадцать тысяч хомячков вырвались из клеток самоутверждаться в потугах на асфальте. Колеса только не хватает. А случай в Тунисе? Выступил ли хоть один из этих волосатых клерикалов против суда над изнасилованной полицейскими девушкой? Что там вменяли ей судьи? Ах да, «непристойную позу». Одни нападают, вторые судят. Эх, Дмитрий Иванович Нехлюдов, далеко же этим боровам до тебя! Ты хоть пытаешься спасти совращенную тобой девушку, которая кончила на скамье подсудимых по твоей вине. Но Коран писал не Толстой. Как отвратительны эти лицемеры – стонут из-за карикатуры, но ни один не полезет в яму со змеями, чтоб защитить чужую невинность. Ишь как усилился. Не дождь, а будто ссыт кто-то! Прогнила осень, весь вымокну ведь, если
