по некоторым причинам она близка тебе. Точно так же как в эту страну и в этот город ты попала только потому, что тебя тянуло ко мне, и кружила потом…
– Но почему тогда я не могу себя понять, почему я не помню!
– Тссс! Ты спроси у кого-нибудь из местных, почему они выбрали конкретно этот день для рождения, а не другой. Никто из людей такого не помнит. До трех лет вообще мало кто себя помнит.
– Хорошо. Но вернемся к другим нашим. Даже если они ничего не знают – я думаю, что план мой хорош. Если они все чувствуют себя, как ты говорила, чужими, нам надо держаться друг друга. Скинуться, купить виллу на берегу моря и жить вместе. Белую. Если на вилле не поместимся, выкупить небольшой отель. Нам будет хорошо вместе. Мы будем понимать друг друга, сможем общаться, влюбляться. Я ведь однажды одного из наших узнала, почти влюбилась…
– Сусанна, не ври себе. Я же говорила, мы рождаемся без опыта, никто, кроме нас двоих, не знает о нас. От появления на свет до смерти это простые люди, и мало кому из них повезло попасть в такие оранжерейные условия, как тебе. Иногда они вспоминают лес, но у многих тяжелая, скверная жизнь. Подумай, какая судьба обычно у сирот. Ты им не нужна… а они не нужны тебе. Ты знаешь, в каком-то смысле мы такие же люди, как все остальные, у нас есть та же, короткая или длинная, жизнь. Те же проблемы. Нам не нужно сбиваться в кучу, мы здесь не для того.
– Но мы же похожи, мы могли бы…
– Это иллюзия, с которой тебе лучше расстаться. Двое одиноких не перестанут быть одинокими, если их поставить рядом. Не думай об этом. Когда мы уйдем отсюда, мы сможем встретиться – настоящими. Но не здесь, здесь нам мешают наши косные человеческие личности. И, кстати, этот мужчина, о котором ты думала. Что-то там ночью, у костра – да? Он обычный человек, не наш.
Керстин смотрела, слегка склонив на бок голову, приподняв почти пустой стакан, но не допивая воду. Кажется, она пыталась показать сочувствие. Продолжила:
– Раз ты уже знаешь, думай о том, что тебя ждет потом. Дома. По-настоящему дома. Вся тоска, которую ты знала до сих пор, это тоска по дому. Ты боялась привыкнуть к какому-либо месту, чтобы оно не заменило тебе дом. Все твои страхи – страх не вернуться. Но все равно, как ты проживешь жизнь, возвращение гарантировано – после фиктивной смерти. Думать, представлять, как это будет, разрешается. Это помогает. Хотя даже у меня нет возможности представить наш мир адекватно, а у тебя и близко быть не может. Только никаких самоубийств, поняла? Нельзя. Надо терпеть. Ждать.
– Фиктивный брак у меня уже был, а впереди – фиктивная смерть. Подходит для фиктивной жизни, – усмехнулась Сузанне.
Поймала себя на странной мысли, надежде. Удивилась. Не знала, как сформулировать. Надеялась, что Керстин сама догадается, прочитает мысли, но та не догадывалась, поэтому говорила осторожно, только по мере произнесения слов начиная понимать, что, собственно, имеет в виду. Пока говорила, губы сохли, как в лихорадке, будто куда-то бежала, и сердце билось чаще, но на самом деле это было приятное ощущение – ощущение цели и смысла.
– Все-таки я поняла. Поняла и представила – по крайней мере все, что, как ты говоришь, отсюда можно понять. Но жить беззаботно у меня не получится. Ты знаешь, Керстин, я раньше часто ночевала в отелях. И во всех отелях есть телевизоры. Я их включала, но очень редко, потому что всякий раз попадала на неприятные картины и рассказы, на людей, которые издевались над людьми. Зачем мне это? Мне выпала хорошая жизнь, жизнь берегла меня. И я себя берегла – меня с детства приучили быть осторожной и ответственной. Из нескольких критических ситуаций я легко выскользнула и легко отдалилась от них. Забыла. Но никогда не забываешь, что нельзя выглянуть в окно. Как у Бродского? «Не выходи из комнаты». Можно не выходить, но сколько можно? Хуже катастроф и болезней жестокость людей против людей… Я не могу этого принять. Она может быть связана с любой идеей, даже очень симпатичной на первый взгляд, или с поиском удовольствия. А может быть ни с какой идеей не связана, просто… И мне страшно. Ты знаешь, мне страшно жить в таком мире. Но это не значит, что я хочу «вернуться».
Су заметила, что Керстин невнимательно слушает, и волнение из приятного стало неприятным. Она попыталась зайти с другой стороны:
– Вот Шурц, я его записки читала. Она такой хороший человек был, оказывается! Хороший человек в том смысле, что видел хорошее в окружающих. В нас, в пришлых – тоже. Он ведь боялся за нас, и вместе с тем он верил, что мы здесь не просто так, а чтобы что-то изменить. Изменить к лучшему, понимаешь?
Керстин покачала головой.
– Мы не можем. Что мы можем здесь, в чужом мире?
Сузанне попыталась поймать ее взгляд, но не получалось, как будто смотришь просто на лед, а не в глаза:
– Но мы должны! Мы же особенные, мы из другого, чистого мира, если даже я своими буковками могла как-то повлиять… Надо только захотеть… все исправить… Ты сама говорила, что у нас могут проявляться способности – так? Почему нет?
Керстин снова покачала головой.
– Мне нравится твоя мысль, ты добрая девочка. И я понимаю, как тебе трудно выносить то, что происходит сейчас в твоем родном городе. Но ты не там, и ты не должна об этом думать.
– Но почему? Мы могли бы – подумай…
– О чем? Ты напишешь стишок, который спасет мир? Не обманывай себя, Сусанна, ты на это не способна. Никто не способен. Здесь, в этом живом мире, все с самого начала пошло неправильно и слишком быстро. Нам этого не изменить. Бедные-бедные, люди мучают друг друга и обвиняют самих себя, но причина не в них.
Керстин посмотрела на Сузанне, та промолчала.
– Я тоже иногда думала об этом. Сравнивала с нашим и другими живыми мирами – это ведь не первое для меня путешествие. Я догадалась. Когда здесь только появилась жизнь… первые клетки, едва только живые… Энергии было много: сверху солнце, снизу тепло от ядра, движение ветра, движение волн. Можно было расти, объединяться и разъединяться. Так и было первое время. Но однажды одна живая клетка поглотила другую живую клетку. Ты же понимаешь, что сознания у клеток нет, они не могли думать о последствиях. Я имею в виду далекие последствия, самоубийственную цивилизацию.
