Простые последствия – легкий доступ к энергии – это понимает и клетка. Такими они были: клетка-Авель и клетка-Каин, если хочешь на языке теологии. Тогда все и пошло быстро, слишком быстро, и остальное было неизбежно: необходимость выживать вопреки другим и за счет других, агрессия. Использование чужого тела сделало возможной невероятно быструю эволюцию, скоро добравшуюся до сознания… Но без толку – получился дикий мир, где все зарятся на чужое и большинство существ не способно обеспечить себя материей и энергией иначе, чем получая ее за счет других существ. Мир, в котором появилось страдание. Пока здесь не поживешь, этого не поймешь, издали нас лишь зачаровывала скорость.
– А у нас страдания нет?
– У нас ушло намного больше времени, прежде чем мы начали сознавать. Мы, правда, и появились гораздо раньше. Но мы не пожирали самих себя и остались собой. По сути мы все – то самое первое, спонтанно появившееся существо, развившееся до сознания. Да и на Земле – все та же клетка; забыв, что она бессмертна в делении, она пожирает саму себя. У нас нет страдания – у нас его не может быть. Оно не вписывается в систему. Есть только… Я называю это свист пустоты. Но это – не страдание.
Когда ты вернешься домой, ты больше не будешь знать одиночества. Знаешь, в лесу деревья делятся друг с другом светом, водой и мыслями через сплетенные корни. Это похоже на нас: сплетаемся корнями и руками, и по нам скользят другие. Мы не отрезаны друг от друга, как люди, пространством и временем – мы сами пространство и время. Мы вместе – как дышащий цветок света. И все же каждый из нас – единственен и свободен. Это здешнее устройство предполагает жесткие границы, отдельность – иначе тело не может функционировать. Нам жесткие границы не нужны. В то же время ничто не принуждает нас к сотрудничеству, как здесь принуждает общество, – мы можем отделяться, возвращаться, когда захотим. Прийти сюда – тоже была твоя отдельная воля. Если есть у нас смерть, то это лишь изменение форм в нашем единстве. Мы так росли. Мы не вредили друг другу. Если пользоваться местными понятиями, мы счастливы и вечны – пока есть вселенная.
– А «свист пустоты»?
– Я сама придумала это выражение. Может, это моя местная выдумка, мне не все доступно. Просто вселенная не бессмертна, знаешь? Но это здешнее все-таки. Настоящие мы – вечно счастливы.
– О, да я прямо в рай попаду после смерти!
– Да, – засмеялась Керстин, – я думаю, мы невольно повлияли на местные религиозные представления… Бессмертная душа, освобождающаяся после смерти, – это наверняка кто-то из наших почувствовал.
– А у людей ее нет?
– Какой сюрприз! Я тебя религиозной не считала. Ты же имеешь представление о том, как все работает – тело, мозг, психика. Где здесь место для «души»?
– Ну не знаю. Должно же что-то быть. Ад – он тоже есть?
– И я не знаю, – Керстин все вертела в руках пустой стакан. – Может быть… Мы ведь живем здесь по местным правилам, обычной жизнью. И далеко не все, как ты, мечтают стать супергероями и кого-то спасать. Обычные люди – среди нас есть и злые, и жестокие… Возможно, осмысливать опыт зла – это ад. Но я не знаю, мы ведь не далеко ушли в понимании здешней жизни. Прежде религии мы пытаемся осмыслить простейшие вещи – существование в человеческом теле, рост тела, элементарные взаимоотношения между людьми… Когда начинаешь с нуля, это все довольно сложно поддается пониманию. Вот, например, опыт твоих взаимоотношений с приемной бабушкой. Сейчас у тебя пошел уже не аутентичный опыт, потому что ты слишком много знаешь, но…
Глядя вверх, видишь лицо и говоришь: «На ручки». Теплая вселенная рук окружает тебя.
Маленькое морщинистое старушечье лицо снизу. Протягиваешь руку и вытираешь слезу. Вот же она. Как это – нет души.
– То есть у бабушки бессмертной души не было, и она умерла окончательно?
Керстин удивленно подняла брови.
– Ты это еще тогда знала.
– Да… А как вы… то есть мы, как это у нас, какие между собой отношения – не человеческие?
– Я же тебе пыталась объяснить. Привязанности в человеческом смысле у нас не существует. Она с необходимостью вытекает из инстинкта самосохранения и других местных особенностей развития жизни. Привязанности, взаимная забота, опека беспомощных, любовь к близким и к партнеру – все это обеспечивает выживание популяции в местных условиях. Так же как и агрессия против чужих и борьба друг с другом. У нас – совсем иное. Мы свободны. Мы отдельны. И в то же время – мы одно. Это можно сравнить только с музыкой, Сусанна: мы с тобой – звуки в одной мелодии, и мы скоро, ох, по нашим понятиям совсем скоро, вернемся в эту мелодию. Поверь мне. Все будет хорошо.
Совсем по-человечески Керстин обняла ее за плечи и погладила по спине. Все-таки она тоже была наполовину человеком. А Сузанне – почти полностью.
– А если я отказываюсь от этого?
– От чего?
– От вашей… нашей цивилизации – или что это вообще? От другой жизни.
– Ты не поняла, – ласково усмехнулась Керстин, – от тебя ничего не требуется. Живи, как хочешь, живи своей местной жизнью и не заморачивайся. Лучше всего забудь, что ты знаешь, а на самом деле ничего ты и не знаешь. Что-то ты у Шурца раскопала, что-то я тебе рассказала, но осознать настоящую действительность невозможно с помощью мозга с ограниченным количеством нейронных связей. У тебя – обычная жизнь, как у всех. Но когда эта жизнь закончится, то есть когда ты для окружающих умрешь, ты вернешься в свое истинное существование. Конечно, оно не будет иметь ничего общего с твоей здешней личностью, но и ее ты не потеряешь окончательно: ты наконец сможешь осознать и понять ее, потому что получишь возможность понимать лучше.
– Но я не хочу.
– Послушай, при чем здесь неизвестный художник у костра и твоя бабушка? Ее уже пятнадцать лет как нет в живых. За эти пятнадцать лет ты вспоминала о ней считанные разы – и почти все в течение последних шести месяцев. Ты ее практически выдумала заново. Да и в церкви я тебя ни разу не замечала – это к твоим поискам бессмертной души. А твой польский художник – вообще пустейшая фантазия, ну провели вместе несколько приятных часов, вместе удовлетворили голод. Но тебе понравилась ситуация, а не человек. Речь ведь не идет о том, чтобы отказываться от человеческой жизни. Ты живешь, как все, умираешь, как все, а потом в качестве бонуса, бесплатно и безусловно, получаешь бессмертие.
– Бабушка любила меня… Но дело не в этом. Я не хочу бонуса. Я не хочу преимуществ, которых нет у
