в школу. Утро тянулось очень долго. Остин так и не ответил Чарли, но ему не терпелось ее увидеть, и поэтому он расстроился, когда она не пришла на обед.
Он не мог заставить себя рассказать друзьям, что Скайлар слышащая, хотя сам не до конца понимал, чего боится. Ни для кого не секрет, что именно история его семьи сделала его популярным или как минимум стала той причиной, по которой все в кампусе его знали, но неужели он правда думает, что нравится людям только поэтому? Он ходил рассеянным весь день и страшно разозлился, обнаружив, что забыл домашнее задание для Сайбек дома на кровати, хотя знал, что отец на этой неделе, скорее всего, приедет в кампус по работе и привезет тетрадь, если его попросить. Весь день насмарку. Вернувшись к себе в комнату, он так толкнул дверь, что она широко распахнулась и ударилась о спинку стула Элиота. Хотя Остин ушел из корпуса старшей школы одним из первых, Элиот все равно опередил его и теперь, развалившись на кровати, тыкал в телефон.
Привет. – Элиот помахал ему, не поднимая глаз.
Остин плюхнулся на свою кровать, но никак не мог успокоиться. Он посмотрел на голую стену напротив, на пачку сигарет на тумбочке Элиота. Тот даже не потрудился ее спрятать, и это раздражало – если бы в общежитии провели внезапную проверку, у них обоих были бы неприятности. Хотя, конечно, проверки проводили каждый вечер в одно и то же время, это не то чтобы бином Ньютона. Остин встал, осмотрел пачку и вытащил из нее сигарету.
Можно взять? – спросил он.
Прежде чем Элиот успел ответить, он засунул сигарету за ухо, как в кино.
Бери.
Спасибо.
Ты куда?
На улицу.
О-к, красава.
Заткнись, – сказал Остин.
Он распахнул окно, спрыгнул вниз и пролез через живую изгородь.
Возвращаясь через двор после совещания с учителями средней школы, Фебруари наткнулась на главную тайну семестра – на курильщика. Сначала она услышала покашливание, доносящееся из‐за общежития для мальчиков. Так они всегда и попадались – по звукам, которые им не приходило в голову приглушать. Ловить их на этом иногда казалось Фебруари жульничеством, пока она не вспоминала, что она тут главная.
Обойдя здание, она с изумлением обнаружила Остина Уоркмана, который, согнувшись пополам от кашля, держал двумя пальцами отяжелевшую от пепла сигарету. Увидев ее тень, он резко выпрямился, и она подняла руки в жесте “сдаюсь” и начала подходить к нему очень медленно, как к испуганному животному. Приближаясь к среднему возрасту, она набрала лишние килограммы, и теперь ей явно не угнаться за этим долговязым парнем, если он попытается улизнуть. Тогда пришлось бы вызывать охрану, писать заявление, звонить его родителям – делать все то, чего она хотела избежать почти так же сильно, как и он.
Фебруари, по ее собственному мнению, была в некотором роде прогрессивным директором – по крайней мере для Колсона. Подростков считают неуправляемыми только по той причине, думала она, что никто не понимает, почему у них бесконечно меняется настроение. А всему виной отсутствие языка. Словарный запас и способы восприятия мира, которыми они пользовались в детстве, оказываются недостаточными перед лицом новых, гораздо более сложных задач и эмоций. Подростковые годы, по сути, повторение кризиса трех лет.
Чтобы бороться с этими истериками великовозрастных детей, Фебруари придумала кодовую фразу “кроме шуток”, чтобы заставить учеников выложить всю правду, когда они что‐то натворили. Эта фраза подразумевала, что их будут ждать не такие серьезные последствия, если они расскажут, почему сделали то, что сделали; Фебруари, скорее всего, в любом случае наказала бы их одинаково, но им‐то не нужно было этого знать. Кроме того, ей почти никогда не выпадала возможность проверить это на практике – дети всегда хотели объясниться.
За те несколько секунд, пока Фебруари подходила ближе, Остин овладел собой и раздавил сигарету кроссовкой.
Что вы здесь делаете так поздно?
Когда ты босс, можешь себе это позволить.
В юности Фебруари считала, что жестовое слово “босс” рифмуется с “чемпионом” из‐за похожих движений руки, но теперь для нее стало гораздо более очевидным сходство между “боссом” и “бременем”.
Главный вопрос – это что здесь делаешь ты.
Кроме шуток?
Он сказал это как осведомитель, который согласился рассказать кое‐что “не под запись” и хочет убедиться, что сделка еще в силе. Она кивнула.
Валяй.
У меня родилась сестра. С-к-а-й-л-а-р.
Я слышала от Уолта. Она здорова, все в порядке?
Да, здорова.
Поздравляю!
Остин ничего не сказал.
И почему это вдруг побудило тебя травиться сигаретами?
Он посмотрел себе под ноги.
Знаешь, обычно, когда рождается ребенок, мужчины все‐таки курят сигары.
Она слышащая.
Фебруари изо всех сил старалась сохранить бесстрастное выражение лица. Эта ситуация была почти комической противоположностью тем частым случаям, когда в ее кабинете появлялись слышащие родители, страшно расстроенные, что у них глухой ребенок. Но клан Уоркманов в сообществе глухих стал практически мифом, идеальным воплощением социолингвистической изоляционистской фантазии. А теперь…
Мой папа. Он с ней разговаривает. Поет ей и все такое.
Она будет двуязычной, как и ты.
Я так и не научился читать по губам. Я хуже всех в классе!
Но ты же читаешь и пишешь по‐английски. А С-к-а-й-л-а-р будет говорить на жестовом языке.
Я не могу понять, что он ей говорит.
Фебруари разрывалась между желанием обнять Остина и напомнить ему, что именно так почти все его сверстники чувствуют себя дома. Она решила сделать и то, и то. Остин не пытался отмахнуться от нее, как это сделали бы другие дети. Он смотрел внимательно, когда она напомнила ему, что все члены его семьи свободно говорит на АЖЯ, что дети глухих родителей тоже часть сообщества глухих, и то, что Скайлар слышащая, ничего не меняет. Конечно, поверил он ей или нет – это уже другой вопрос. Она даже не знала, верит ли сама себе.
В какой‐то момент ей пришло в голову, что Остин, скорее всего, не тот курильщик, которого она искала. У него был сухой, надрывный кашель новичка. Стукачество в любой школе-интернате было неприемлемым, не говоря уже о том, что в мире глухих все стояли друг за друга горой. Он ни
