монотонность этого листания прерывалась видео от какого‐нибудь ученика Ривер-Вэлли, где он говорил на жестовом языке так легко, небрежно и быстро, что Чарли опять ничего не понимала. Она заснула около полуночи и проснулась рано, держа в руке разряженный телефон. Она сунула шнур в розетку, посмотрела, как телефон включается – от Остина по‐прежнему ничего не было, – а потом поплелась на кухню.
Доброе утро, – сказал отец.
На кухне приятно пахло его фирменными французскими тостами. Чарли села и позволила отцу положить на ее тарелку три ломтика, снова чувствуя себя маленьким и немного избалованным ребенком. Ей вдруг стало интересно, как проходит завтрак в доме Кэйлы.
Сходим потом куда‐нибудь пообедать?
Да, отлично, – сказала она.
Но в итоге ее отец-трудоголик уселся за компьютер и полдня не отрывался от экрана, пропустив время обеда. Он не раз говорил, что лучше всего ему работается по выходным, когда никто не отвлекает его вопросами. Поэтому Чарли оставила его в покое, сделала себе сэндвич с арахисовой пастой и нашла в телефоне номер Кайла. Может, у нее получится хотя бы достать еще травы.
привет, – написала она.
Че! хорошо, что ты написала. я как раз хотел сменить номер. как ты? как джефф?
хз. я ушла оттуда.
переехала?
нет, перешла в школу для глухих.
ясно. я щас в вост колсоне.
давай встретимся?
вечером у нас концерт… но все равно приходи!
Концерт, подумала Чарли. Она не могла припомнить, чтобы Кайл играл на каком‐нибудь инструменте. С другой стороны, она и не спрашивала.
канистра, в 7. это на вайн.
ок, – написала она.
Она включила телевизор, вполглаза глядела в экран и раздумывала, как поступить. В конце концов она остановилась на классической тактике детей разведенных родителей: сказала отцу, что собирается навестить мать, а на следующее утро прямо оттуда поедет в школу.
Ты останешься у мамы… по собственному желанию? – спросил он.
Чарли пожала плечами.
Помогаю ей с костюмами для “Юной мисс Огайо”, – сказала она.
Ты что, наглоталась капсул для стирки? Я видел такое в новостях.
Чарли закатила глаза и сказала, что поедет на автобусе – что, в общем‐то, было правдой, – а потом села на ТУППО и отправилась в Восточный Колсон.
Она вышла на стоянке возле казино, чувствуя, как ее мутит от тряски автобуса и от резкого торможения. На улице уже стемнело, и, хотя Чарли не хотелось в этом признаваться, она боялась. Дело было не в том, что нервная мать регулярно кормила ее страшилками из вечерних новостей – точнее, дело было не только в этом, – страшнее всего казались пустыри, когда рядом не было вообще никого. Участок Вайн-стрит между магазинами в Центральном Колсоне и “Канистрой” выглядел полностью заброшенным. Хотя она знала, что всего через две улицы отсюда хипстеры выстраиваются в очередь за мясом на гриле и пивом из мини-пивоварен, здесь здания квартал за кварталом были заколочены, опечатаны и снабжены светоотражающими вывесками “Посторонним вход воспрещен”. На фанере яркими красками были нарисованы окна, двери и цветочные кашпо, будто в вымершей пряничной деревеньке, – чья‐то продиктованная благими намерениями попытка создать праздничное настроение стала метафорой злосчастного города: развалины под маской красивого фасада.
Чарли еще не родилась, когда в городе шли протесты, но она знала о них или, по крайней мере, слышала; все ее детство Восточный Колсон регулярно попадал в список самых опасных районов Огайо, а говорящие головы из телевизора то и дело назначали виноватых. Все время возникали какие‐то проекты по возрождению этой части города – налоговые послабления привлекали то пивоварни, то завод бионических протезов, то казино, владельцы которого прощупывали здесь почву. Ходили даже слухи, что в этом месте будет строиться жилой комплекс, похожий на тот, где жил ее отец. Хотя серьезная криминальная деятельность теперь была оттеснена к самым границам города, вечером это кладбище таунхаусов оставалось неспокойным районом.
“Канистра” выглядела закрытой, и у входа стояло всего несколько подростков в облаке дыма, но когда Чарли потянула за ручку, дверь открылась, и внутри обнаружились некоторые намеки на грядущий концерт: барная стойка со стульями, свисающие с потолка лампы и диванчики по периметру зала; напротив двери – закрытое ставнями окошко с выведенной баллончиком надписью “ГАРДЕРОБ”; пластиковый столик, а на нем две картонные коробки с оторванными клапанами, на которых кто‐то написал: “Футболки по 15 долл.”. Чарли прошла вдоль бара и открыла черную двойную дверь, которая вела в большое помещение со сценой, тоже пустое. На заднике висела черная ткань с надписью “РОБЕСПЬЕРЫ”, неровно выведенной белой краской.
Она посмотрела на свой телефон – было 19.06. Появились два парня – один лохматый, другой с ирокезом, – тащившие через сцену огромный черный усилитель. Она явно пришла куда‐то не туда, если ничего еще не подготовлено. Она повернулась, чтобы уйти, но увидела, что лохматый парень заметил ее. Он прикрыл глаза ладонью от света софитов и позвал:
Эй! Ты же знаешь, что семь означает восемь, да?
Парень с ирокезом хихикнул.
Я, э-э, ищу Кайла.
Они переглянулись, потом расхохотались.
Черт! – сказал лохматый.
Он здесь?
Парень спрыгнул со сцены.
Ты сказала “Кайл”?
Она кивнула.
ЧЕРТ!
Парень с ирокезом, оставшийся на сцене, теперь согнулся пополам от смеха, положив руки на колени. Второй, стоявший рядом с Чарли, повернулся и сказал ему что‐то, чего она не могла разглядеть. Мудаки, подумала она и направилась обратно к двери. Он схватил ее за плечо.
Нет-нет, – сказал он. – Он тебя ждет. Слэш! – крикнул он в сторону кулис и снова разразился смехом, увлекая Чарли вверх по ступенькам в гримерку сбоку от сцены.
Там было темно и дымно. Девушка с короткими голубыми волосами смерила Чарли с ног до головы таким прожигающим взглядом, что Чарли заранее почувствовала себя неловко за то, как ей предстоит опозориться этим вечером.
Твоя малолетка здесь, – сказала девушка.
Парень, который когда‐то был Кайлом, поднял взгляд от путаницы проводов и улыбнулся. Его можно было узнать по глазам, но в остальном мало что в нем осталось прежним. Он сильно похудел, но и одежда на нем была более облегающей, а волосы стали длиннее и грязнее. В Джеффе его стиль ничем особенным не отличался, и он выглядел почти благопристойно – парень в поло среди моря других парней в поло. Теперь на нем была черная майка, открывающая слегка изгибающиеся татуировки в виде черно-красных флагов, по одной на каждом плече, которых Чарли точно не видела в прошлом году. Внезапность его преображения ошеломляла – что могло изменить его так быстро и так разительно? Она
