похожий на своего хозяина. Предлагают удалять. Как думаешь, стоит? Может, мазью размягчить?
На улице то ли от выпитой водки, то ли от блинов с икрой загорелась изжога. В кармане пальто Игорь обнаружил записку с адресом Влада. К метро пошел через Телеграфный переулок. У подъезда дома с эркером замедлил шаг, бросил взгляд на окна. Расчет на мордобой? Как там у них называется – подставить под уголовку? Игорь представил пустую полутемную комнату, а в ней человека без лица – ничего, кроме сочувствия, тот не вызывал. И тут же изорвал записку в мелкие клочки.
В прихожей на полке под зеркалом валялась холщовая торба. Рядом с Бетиными сапогами расположились, завалив голенища на пол, Викины. Вот пришла с работы, а тут Викочка хозяйствует, сказала Бета, выйдя в коридор. Мы так хорошо с ней поговорили. Из кухни вышла Вика. Пришла ключ вернуть, сказала она, отведя глаза в сторону. Я его Берте Александровне оставила. Сама не пойму, как вышло, – зачем-то напекла блинов. Прости, потеряла контроль. Вика начала одеваться, Игорь подал пальто. Когда она ушла, Бета сказала: Вика тебе к блинам баночку икры оставила.
Радикальное иссечение Вики не состоялось – Игорь нашел для нее кучу оправданий. А главное – он ей ни разу не предложил уехать с ним. На другой день позвонил Вике, и они почти два часа нарезали круги в поселке художников – не могли наговориться. Ее рука лежала в моем кармане. Безумие опять набирало силу.
В конце марта Вика по путевке, полученной ее отцом, вместе с Кирой уехала в военный санаторий под Икшу. Дня через два она позвонила Игорю на дежурство. Прямо из больницы он отправился к ней. До конечной автобус не доехал. И паводок, считай, в этом году был так, серединка на половинку, сказал шофер, а опору нахер выломало. Он рассказал, что добраться на другой берег можно, но это крюк в пятьдесят километров. А так, сказал он, указав рукой, до санатория метров пятьсот, не больше. Середина деревянного моста провалилась – с двух сторон доски полого опускались в быструю бурлящую воду, около них закручивался бурун и бились клочья белой пены. Расстояние между обвалившимися досками было не больше полутора метров. Игорь рискнул и оказался по пояс в воде – подвела скользкая обувь.
Спустя двадцать минут в Викином халате он сидел у окна в кресле. Комната была длинная, похожая на пенал, над неширокими кроватями, стоявшими вдоль стен, висело по эстампу. На батарее сушились джинсы (трусы и носки сохли в коридоре). Иголкой с почерневшим острием, обожженным на спичке, Вика вынимала из моих рук занозы. Шестилетний Кира, русокудрый ангел, на все это взирал с недоумением и на заигрывания Игоря отвечал ледяным молчанием. Обо мне говорил в третьем лице: мам, он что, с нами пойдет в столовую? Нет, сказала Вика, дяде Игорю мы принесем ужин сюда. Зачем он приехал? Мы вместе работаем, нам нужно поговорить. А когда он отсюда уедет? Завтра. А где он будет спать? В кресле, отвечала Вика. От этих вопросов и мне и Вике становилось не по себе. Игорь уже сожалел о своем неуместном визите – остаться наедине возможности не было.
Уехал рано, когда Кира еще спал. На этот раз к прыжку через речку подготовился – и все сошло благополучно. Игорь долго шел пешком, потом поймал попутку. Глядя на седой затылок водителя, почувствовал, как в животе разливается уютное тепло. Ночью Вика его разбудила, сказала шепотом: полежи, а я посижу тут. Он отказался. Через минуту позвала: иди сюда. Вика спала в брюках и водолазке. Оказалось, что счастье возможно и без «этого», что можно просто лежать рядом и слушать ее дыхание.
Хотя бы раз в неделю Игорь виделся с Викой. Гуляли, болтали. Платонические отношения стали казаться чем-то естественным, без этих встреч жизнь сделалась бы неполной. Знаешь, однажды сказала Вика, рядом с тобой мне как-то очень надежно. Почему-то чувствую себя под защитой.
После майских праздников, возвращаясь из военкомата с присвоенным званием старшего лейтенанта медицинской службы, Вика зашла к Игорю. Влад вернулся, сказала она. Что, дописал роман? Нет, просто вернулся. У нее было расстроенное лицо – слезы стояли близко. Ты расстроена из-за этого? – спросил Игорь. Правду сказать? Вика помолчала; закуривая, обожгла спичкой пальцы. Наврала ему, что беременна от тебя. От этой правды Игорь поморщился. Ты сказала это, чтобы он ушел? Сигарета в ее пальцах дрожала. Сама не понимаю, чего я хочу, сказала Вика, опустив глаза. Мне плохо, стыдно! Чувствую себя прыщавой пэтэушницей. Ударь меня! Не переживай, наладится как-нибудь, сказал Игорь, обнял Вику и, как мудрый царь Соломон, шепнул в ее ухо: все пройдет. Пройдет и это.
Летом виделись редко – Кира жил с бабушкой на даче, и Вика почти каждый день туда моталась. Она окончила ординатуру и вернулась на работу в свою поликлинику. Несколько раз Игорь помог ей дотащить сумки с продуктами до Курского вокзала.
В начале августа получил разрешение на отъезд. В Рейгановский список Игоря включили лишь в самый последний момент благодаря детской дружбе его израильской тетки Анны с Михаилом Соломоновичем, раввином синагоги на Архипова. Поздравляю, сказала все такая же бледная капитан ОВИРа, хотя не могу сказать, что очень за вас рада.
На 4 сентября был куплен билет до Вены. Кто-то дорого заплатил за то, чтобы я мог стать тем, кем хотел быть. Уезжал с нечистой совестью, заняв место того, кто действительно преследовался за религиозные убеждения.
Половину денег на выкуп свободы дала Бета – все, что я платил ей за жилье, она все эти месяцы аккуратно складывала в ящик серванта.
Дня за три до 1 сентября случайно встретились в «Смене» – Кира поступал в первый класс, а Гоше к началу занятий нужны были контурные карты. В «Смене» они закончились. Поехали в картографический магазин на Кузнецкий мост – и, как оказалось, удачно. В пирожковой на углу Кузнецкого и Неглинной взяли по два пончика и по кофейному напитку из цикория. Когда Вика начала слизывать с пальцев сахарную пудру, мое сердце вдруг остановилось в задумчивой экстрасистоле, и я с интересом наблюдал, пойдет ли оно дальше. Пошло. У меня был билет до Вены, разрешение на выезд, но я все еще ждал, что какая-то неведомая сила толкнет меня в плечо и я уткнусь лицом в ледяной наст, сглатывая кровь с разбитой губы. Вика то смеялась, то мрачнела – замирала, уставясь в одну точку, и отрывала от бумажной салфетки полоску за полоской. Если я о ком-то и сожалел, навсегда покидая страну, то только о Бете,
