Знаю, знаю, -- оплошно с беллетристической точки зрeнiя, что в теченiе всей моей повeсти (насколько я помню) почти не удeлено вниманiя главному как -будто двигателю моему, а именно корысти. Как же это я даже толком и не упомянул о том , на что мертвый двойник был мнe нужен ? Но тут меня берет сомнeнiе, уж так ли дeйствительно владeла мною корысть, уж так ли мнe было важно получить эту довольно двусмысленную сумму (цeна человeка в денежных знаках , посильное вознагражденiе за {169} исчезновенiе со свeта), -- или напротив память моя, пишущая за меня, не могла иначе поступить, не могла -- будучи до конца правдивой -- придать особое значенiе разговору в кабинетe у Орловiуса (не помню, описал ли я этот кабинет ).
И еще я хочу вот что сказать о посмертных моих настроенiях : хотя в душe-то я не сомнeвался, что мое произведенiе мнe удалось в совершенствe, т. е. что в черно-бeлом лeсу лежит мертвец , в совершенствe на меня похожiй, -- я, генiальный новичек , еще не вкусившiй славы, столь же самолюбивый, сколь взыскательный к себe, мучительно жаждал , чтобы скорeе это мое произведенiе, законченное и подписанное девятаго марта в глухом лeсу, было оцeнено людьми, чтобы обман -- а всякое произведенiе искусства обман -- удался; авторскiя же, платимыя страховым обществом , были в моем сознанiи дeлом второстепенным . О да, я был художник безкорыстный.
Что пройдет , то будет мило. В один прекрасный день наконец прieхала ко мнe заграницу Лида. Я зашел к ней в гостиницу, "тише", сказал я внушительно, когда она бросилась ко мнe в об ятiя, "помни, что меня зовут Феликсом , что я просто твой знакомый". Траур ей очень шел , как впрочем и мнe шел черный артистическiй бант и каштановая бородка. Она стала разсказывать, -- да, все произошло так , как я предполагал , ни одной заминки. Оказывается, она искренне плакала в крематорiи, когда пастор с профессiональными рыданiями в голосe говорил обо мнe: "И этот человeк , этот благородный человeк , который -- --" Я повeдал ей {170} мои дальнeйшiе планы и очень скоро стал за ней ухаживать.
Теперь я женился на ней, на вдовушкe, живем с ней в тихом живописном мeстe, обзавелись домиком , часами сидим в миртовом садикe, откуда вид на сафирный залив далеко внизу, и очень часто вспоминаем моего бeднаго брата. Я разсказываю все новые эпизоды из его жизни. "Что-ж -судьба!" -- говорит Лида со вздохом , -- "по крайней мeрe он в небесах утeшен тeм , что мы счастливы".
Да, Лида счастлива со мной, никого ей не нужно. "Как я рада", -- порою говорит она, -- "что мы навсегда избавились от Ардалiона. Я очень жалeла его, много с ним возилась, но как человeк он был невыносим . Гдe-то он сейчас ? Вeроятно совсeм спился, бeдняга. ?то тоже судьба!"
По утрам я читаю и пишу, -- кое-что может быть скоро издам под новым своим именем ; русскiй литератор , живущiй по-близости, очень хвалит мой слог , яркость воображенiя.
Изрeдка Лида получает вeсточку от Орловiуса, поздравленiе к Новому Году, напримeр ; он неизмeнно просит ее кланяться супругу, котораго не имeет чести знать, а сам думает вeроятно: "Быстро, быстро утeшилась вдовушка... Бeдный Герман Карлович !"
Чувствуете тон этого эпилога? Он составлен по классическому рецепту. О каждом из героев повeсти кое-что сообщается напослeдок , -- при чем их житье-бытье остается в правильном , хотя и суммарном соотвeтствiи с прежде выведенными характерами {171} их , -- и допускается нeкоторой юмор , намеки на консервативность жизни.
Лида все так же забывчива и неаккуратна...
А уж к самому концу эпилога приберегается особенно добродушная черта, относящаяся иногда к предмету незначительному, мелькнувшему в романe только вскользь: на стeнe у них висит все тот же пастельный портрет , и Герман , глядя на него, все так же смeется и бранится.
Финис .
Мечты, мечты... И довольно притом прeсныя. Очень мнe это все нужно...
Вернемся к нашему разсказу. Попробуем держать себя в руках . Опустим нeкоторыя детали путешествiя. Помню, прибыв двeнадцатаго в город Икс (продолжаю называть его Иксом из понятной застeнчивости), я прежде всего пошел на поиски нeмецких газет ; кое-какiя нашел , но в них еще не было ничего. Я снял комнату в гостиницe второго разряда, -- огромную, с каменным полом и картонными на вид стeнами, на которых словно была нарисована рыжеватая дверь в сосeднiй номер и гуашевое зеркало. Было ужасно холодно, но открытый очаг бутафорскаго камина был неприспособлен для топки, и когда сгорeли щепки, принесенныя горничной, стало еще холоднeе. Я провел там ночь, полную самых неправдоподобных , изнурительных видeнiй, -- и когда утром , весь колючiй и липкiй, вышел в переулок , вдохнул приторные запахи, увидeл южную базарную суету, то почувствовал , что в самом городe оставаться не в силах . Дрожа от {172} озноба, оглушенный тeсным уличным гвалтом , я направился в бюро для туристов , там болтливый мужчина дал мнe нeсколько адресов : я искал мeсто уютное, уединенное, и когда подвечер лeнивый автобус доставил меня по выбранному адресу, я подумал , что такое мeсто нашел .
Особняком среди пробковых дубов стояла приличная свиду гостиница, наполовину еще закрытая (сезон начинался только лeтом ). Испанскiй вeтер трепал в саду цыплячiй пух мимоз . В павильонe вродe часовни бил ключ цeлебной воды, и висeли паутины в углах темногранатовых окон . Жителей было немного. Был доктор , душа гостиницы и король табльдота, -- он сидeл во главe стола и разглагольствовал ; был горбоносый старик в люстриновом пиджакe, издававшiй безсмысленное хрюканiе, когда с легким топотом быстрая горничная обносила нас форелью, выловленной им из сосeдней рeчки; была вульгарная молодая чета, прieхавшая в это мертвое мeсто с Мадагаскара; была старушка в кисейном воротничкe, школьная инспектриса; был ювелир с большою семьей; была манерная дамочка, которая сперва оказалась виконтессой, потом контессой, а теперь, ко времени, когда я это пишу, превратилась старанiями доктора, дeлающаго все, чтобы повысить репутацiю гостиницы, в маркизу; был еще унылый комивояжер из Парижа, представитель патентованной ветчины; был , наконец , хамоватый жирный аббат , все толковавшiй о красотe какого-то монастыря по-близости и при этом , для пущей выразительности, срывавшiй с губ , сложенных мясистым сердечком , воздушный {173} поцeлуй. Вот кажется и весь паноптикум . Жукообразный жеран стоял у дверей, заложив руки за спину, и слeдил исподлобья за церемонiалом обeда. На дворe бушевал сильный вeтер .
Новыя впечатлeнiя подeйствовали на меня благотворно. Кормили неплохо. У меня был свeтлый номер , и я с интересом смотрeл в окно на то, как вeтер грубо приподымает и отворачивает исподнюю листву маслин . Вдали лиловато-бeлым конусом выдeлялась на безпощадной синевe гора, похожая на Фузiяму. Выходил я мало, -- меня пугал этот безпрестанный, все сокрушающiй, слeпящiй, наполняющiй гулом голову, мартовскiй вeтер , убiйственный горный сквозняк . На второй день я все же поeхал в город за газетами, и опять ничего не было, и так как это невыносимо раздражало меня, то я рeшил нeсколько дней выждать.
За табльдотом я кажется прослыл нелюдимом , хотя старательно отвeчал на всe вопросы, обращенные ко мнe. Тщетно доктор приставал ко мнe, чтобы я по вечерам приходил в салон -- душную комнатку с разстроенным пiанино, плюшевой мебелью и проспектами на круглом столe. У доктора была козлиная бородка, слезящiеся голубые глаза и брюшко. Он eл дeловито и неаппетитно. Он желтый зрак яичницы ловко поддeвал куском хлeба и цeликом с сочным присвистом отправлял в рот . Косточки от жаркого он жирными от соуса пальцами собирал с чужих тарелок , кое-как заворачивал и клал в карман просторнаго пиджака, и при этом разыгрывал оригинала: это, мол , для бeдных собак , животныя бывают лучше людей, -- утвержденiе, {174} вызывавшее за столом (длящiеся до сих пор ) страстные споры, особенно горячился аббат . Узнав что я нeмец и музыкант , доктор страшно мною заинтересовался и, судя по взглядам отовсюду обращенным на меня, я заключил , что не столько обросшее мое лицо привлекает вниманiе, сколько нацiональность моя и профессiя, при чем и в том и в другом доктор усматривал нeчто несомнeнно благопрiятное для престижа отеля. Он ловил меня на лeстницe, в длинных бeлых коридорах , и заводил безконечный разговор , обсуждал соцiальные недостатки представителя ветчины или религiозную нетерпимость аббата. Все это становилось немного мнe в тягость, но по крайней мeрe развлекало меня. Как только наступала ночь, и по комнатe начинали раскачиваться тeни листвы, освeщенной на дворe одиноким фонарем , -- у меня наполнялась безплодным и ужасным смятенiем моя просторная, моя нежилая душа. О нeт , мертвецов я не боюсь, как не боюсь сломанных , разбитых вещей, чего их бояться! Боялся я, в этом невeрном мiрe отраженiй, не выдержать, не дожить до какой-то необыкновенной, ликующей, все разрeшающей минуты, до которой слeдовало дожить непремeнно, минуты творческаго торжества, гордости, избавленiя, блаженства.
