Но все-таки, как он смeет ... Ах , к чорту, к чорту, все к чорту! {198}
31 марта, ночью.
Увы, моя повeсть вырождается в дневник . Но ничего не подeлаешь: я уже не могу обойтись без писанiя. Дневник , правда, самая низкая форма литературы. Знатоки оцeнят это прелестное, будто бы многозначительное "ночью", -- ах ты -- "ночью", смотри какой, писал ночью, не спал , какой интересный и томный! Но все-таки я пишу это ночью.
Деревня, гдe я скучаю, лежит в люлькe долины, среди высоких и тeсных гор . Я снял большую, похожую на сарай, комнату в домe у смуглой старухи, держащей внизу бакалейную. В деревнe одна всего улица. Я бы долго мог описывать мeстныя красоты, -- облака, напримeр , которыя проползают через дом из окна в окно, -- но описывать все это чрезвычайно скучно. Меня забавляет , что я здeсь единственный турист , да еще иностранец , а так как успeли как то разнюхать (впрочем , я сам сказал хозяйкe), что я из Германiи, то возбуждаю сильное любопытство. Мнe бы скрываться, а я лeзу в самое, так сказать, видное мeсто, трудно было лучше выбрать. Но я устал ; чeм скорeе все это кончится, тeм лучше.
Сегодня, кстати, познакомился я с мeстным жандармом , -- совершенно опереточный персонаж ! ?то довольно пухлый розовый мужчина, ноги хером , фатоватые черные усики. Я сидeл на концe улицы на скамейкe, и кругом поселяне занимались своим дeлом , т. е. притворялись, что занимаются своим дeлом , а в сущности с неистовым любопытством , в каких бы позах они ни находились, из -за плеча, {199} из подмышки, из -под колeна слeдили за мной, -- я это отлично видeл . Жандарм нерeшительно подошел ко мнe, заговорил о дождe, потом о политикe. Он кое-чeм напомнил мнe покойнаго Феликса, -- солидным тоном , мудростью самоучки. Я спросил , когда тут послeднiй раз арестовали кого-нибудь. Он подумал и отвeтил , что это было шесть лeт тому назад , -- задержали испанца, который с кeм -то повздорил не без мокрых послeдствiй и скрылся в горах . Далeе он счел нужным сообщить мнe, что в горах есть медвeди, которых искусственно там поселили для борьбы с волками, -- что показалось мнe очень смeшным . Но он не смeялся, он стоял , меланхолично покручивая лeвый ус правой рукой и разсуждал о современном образованiи:
"Вот , напримeр , я, -- говорил он , -- я знаю географiю, арифметику, военное дeло, пишу красивым почерком ..." Я спросил : "А на скрипкe играете?" Он грустно покачал головой.
Сейчас , дрожа в студеной комнатe, проклиная лающих собак , ожидая, что в углу с треском хлопнет мышеловка, отхватив мыши голову, машинально попивая вербеновую настойку, которую хозяйка, считая, что у меня хворый вид и боясь вeроятно, что умру до суда, вздумала мнe принести, я сижу, и вот пишу на этой клeтчатой школьной бумагe, другой было здeсь не найти, -- и задумываюсь, и опять посматриваю на мышеловку. Зеркала, слава Богу, в комнатe нeт , как нeт и Бога, котораго славлю. Все темно, все страшно, и нeт особых причин медлить мнe в этом темном , зря выдуманном мiрe. Убить себя я не хочу, это было бы не экономно, -- почти в каждой {200} странe есть лицо, оплачиваемое государством , для исполненiя смертной услуги. И затeм -- раковинный гул вeчнаго небытiя. А самое замeчательное, что все это может еще продлиться, -- т. е. не убьют , а сошлют на каторгу, и еще может случиться, что через пять лeт подойду под какую-нибудь амнистiю и вернусь в Берлин , и буду опять торговать шоколадом . Не знаю, почему, -- но это страшно смeшно.
Предположим , я убил обезьяну. Не трогают . Предположим , что это обезьяна особенно умная. Не трогают . Предположим , что это -- обезьяна новаго вида, говорящая, голая. Не трогают . Осмотрительно поднимаясь по этим тонким ступеням , можно добраться до Лейбница или Шекспира и убить их , и никто тебя не тронет , -- так как все дeлалось постепенно, неизвeстно, когда перейдена грань, послe которой софисту приходится худо.
Лают собаки. Холодно. Какая смертельная, невылазная мука. Указал палкой. Палка, -- какiя слова можно выжать из палки? Пал , лак , кал , лампа. Ужасно холодно. Лают , -- одна начнет , и тогда подхватывают всe. Идет дождь. ?лектричество хилое, желтое. Чего я, собственно говоря, натворил ?
1-го апрeля.
Опасность обращенiя моей повeсти в худосочный дневник к счастью разсeяна. Вот сейчас заходил мой опереточный жандарм , дeловитый, при саблe, и не глядя мнe в глаза, учтиво попросил мои бумаги. Я отвeтил , что все равно намeрен на-днях прописаться, а что сейчас не хочу вылeзать из постели. Она настаивал , -- был вeжлив , извинялся, но настаивал . {201} Я вылeз и дал ему паспорт . Уходя, он в дверях обернулся и все тeм же вeжливым голосом попросил меня сидeть дома. Скажите, пожалуйста!
Я подкрался к окну и осторожно отвел занавeску. На улицe стоят зeваки, человeк сто; и смотрят на мое окно. В толпe пробирается мой жандарм , его о чем -то рьяно спрашивает господин в котелкe набекрень, любопытные их затeснили. Лучше не видeть.
Может быть, все это -- лжебытiе, дурной сон , и я сейчас проснусь гдe-нибудь -- на травкe под Прагой. Хорошо по крайней мeрe, что затравили так скоро.
Я опять отвел занавeску. Стоят и смотрят . Их сотни, тысячи, миллiоны. Но полное молчанiе, только слышно, как дышат . Отворить окно, пожалуй, и произнести небольшую рeчь.
