ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
в которой Хома, превратившись в Хому безголового, носится со своею головою, будто дурень с писаной торбою
Что вы скажете про Хому, который до сей поры будто и не тихо ходил и не жидко замешивал, а теперь еще пуще припустил и еще гуще замесил? Про Хому, который не брал чужого — и не боялся ничего такого, потому что имел глаза-меру, душу-веру, а совесть-поруку? Что правда, он и теперь будто бы не полез за чужим, чтобы не утратить свое, помня, что на чужом не наживешься, но ведь, если поразмыслить, никто до сей поры в Яблоневке свою голову под мышкой не носил. Конечно, всякие времена бывали на Подолье, при ордынцах или при ляхах не одному яблоневцу пришлось не только с головой своей распрощаться, а и с белым светом, и когда с фашистами воевали, тоже не жалели голов, но ведь тогда клали свои головы во имя великого и святого дела!
А что же тут? А тут яблоневский колхозник, скотник, старший куда пошлют, прозванный в народе грибком-боровичком, перед старой бабкой на лугу снял с плеч свою буйную голову и спрятал под мышку! Перед старой бабкой! Зачем? Чтобы удивить? Но ведь она, старенькая, уж так наудивлялась за свою жизнь, что никаким безголовьем ее не удивишь.
Много всякой чепухи болтали в Яблоневке про похождения грибка-боровичка с головою под мышкой, трудно отличить, где тут правда, а где выдумка. Потому что в этой истории правда кажется удивительней выдумки, а выдумка похожа на обыденную правду, тут правда, как видно, будет еще похлеще выдумки.
Хома шел себе стежкой по лугу, нес голову под мышкой, потому что кто б еще согласился его голову нести, а с головою, видно, что-то сталось. Еще бы не сталось! Какие-то там шарики зашли за ролики или, может, наоборот, ролики зашли за шарики, только голова не молчала, а беспрерывно болтала:
— Эге ж, весьма важно также знать, что во всех частях нервной системы рядом с собственно нервными элементами существует еще один вид ткани, которая родственно близка распространенным во всем организме тканевым соединениям, известным под названием соединительной ткани.
Голова под мышкой грибка-боровичка выдала эту научную тираду вовсе не голосом грибка-боровичка, а голосом какого-то высоколобого профессора, выступающего с кафедры перед студентами Оксфордского колледжа или Донецкого госуниверситета. Но вдруг фраза оборвалась, губы аппетитно шлепнули, будто голова облизывалась после вкусной колбаски, зубы хищно клацнули, а глаза изменили выражение — теперь это был взгляд не профессора университета, а какого-то диктора телевидения или лектора общества «Знание»:
— Как и раньше, хитростями заманивали верующих в храмы. В историю вошел дерзкий подвиг монахов монастыря Сен-Медар. Святые отцы заметили, что количество прихожан этой обители катастрофически падает, доходы снижаются, казна пустеет. Необходимо было что-то предпринять. Римские братья-монахи прониклись сочувствием к тем, кого постигли бедствия и невзгоды, предложили взять напрокат тело святого Себастьяна…
Значит, грибок-боровичок идет себе стежкой по яблоневскому лугу, птицы поют, солнышко светит, а он держит под мышкой голову, а голова разговаривает. Конечно, раз уж голове дан язык, то язык молчать не обвык, да еще такой язык, к какому грибок-боровичок привык. И уже, глядишь, опять лицо переменилось, глаза переиначились, губы по-иному шевелятся. Гай-гай, кто б еще мог выдумать лучшую для себя жизнь, чем вот так идти по цветущему лугу и слушать свою голову, а ведь она под мышкой, видите ли, вовсе не так разговаривает, как на шее. На шее она, глядишь, и глупость какую-нибудь изречет, потому что иногда в голове такое рождается, что и лопатой не выгребешь. А под мышкой — только мудрое, только ученое, да ведь еще и на всякие голоса, которые, кажется, за Хомою раньше не водились, вот что значит дай только волю голове! Хоть и под мышкой, а все ж таки воля…
Пока Хома шел лугом и голову свою слушал, вся Яблоневка от этой перепуганной бабки проведала, какая оказия приключилась со старшим куда пошлют. А проведав, ничуть не удивилась, потому что с ним еще и не такое случалось. Фуражир Илько Дзюнька, что попался навстречу грибку-боровичку возле плотины, поразился не столько тому, что встретил безголового Хому, сколько тому, что безголовый Хома до сих пор не на ферме около скотины, а солнце вон уже как высоко!
— Да я вот охромел на одну ногу, только не знаю, на какую, — отвечает старший куда пошлют. И спрашивает у Илька Дзюньки: — Слушай, ты голову купить не хочешь?
— Голову? — переспросил Илько Дзюнька. — Да голова моя такая дурная, что от нее одно горе ногам… Сколько же ты за голову хочешь? А то я не слыхал, в какой цене теперь головы на базаре.
— Головы на базаре во всякой цене, да и базар на базар не приходится. На каком базаре и дешевле, а на каком и дороже, где продают головы на штуки, а где и на вязанки. Хорошо, если на совестливого попадешь, тот совестливый не станет драть лишнюю копейку и отпустит свой товар по настоящей цене. А я совестливый из совестливых, тебя дурить не стану, чтоб себя не надуть.
— А хоть умная голова? — спрашивает фуражир.
И в этот момент голова под мышкой у грибка-боровичка отозвалась:
— Ха-ха, на этом свете следует быть не очень сладким, чтоб тебя не проглотили, и не очень горьким, чтоб тебя не выплюнули.
— Видать, мудрая голова! — подивился услышанному Илько Дзюнька.
— А я что говорю? Что попало тебе не продам, — заверил старший куда пошлют.
И, хмуря мохнатые брови, голова опять отозвалась:
— Естествоиспытатели, которые жили до Аристотеля, считали, что движение происходит в пустоте и что пустота — это место, в котором отсутствует тело.
— Что она говорит? — не понял фуражир.
— Никак про Демокрита говорит, — догадался Хома.
— Кажись, — не стал спорить и фуражир.
Голова все болтала, ибо ей, как говорится, субботним стежком не надо шить для спеху, а фуражир Илько Дзюнька и грибок-боровичок слушали, стоя около плотины. Почему бы и не послушать такую находчивую, такую славную голову, как то рябое, что в
