фугой. Ощущал легкость, так не похожую на обычное мое состояние в последние дни.* * *
Моя комната как будто дышит. Ветер трогает внешний подоконник, и он гудит, как огромный вдох. А внутри – душно. Как будто комната сдышала весь воздух. Легкости я больше не ощущал. И окно не открыл, чтобы впустить воздух. Передо мной на столе лежали сладости, которые дал мне Юрий Васильевич – помянуть сына. Я их принес в пакете вместе с нотами. И выложил на стол.
Конфета.
Снова конфета фабрики, где работал отец.
Я сел на кровать.
Я не сомневался, что внутри загадка. Не надеялся больше увидеть пустой фантик. Это не совпадение, как я думал раньше. Не может быть совпадением.
Надо развернуть.
Быстро разворачиваю, чтобы не успеть передумать.
«Лабиринты жизни
Заберут тебя.
Кто из нас исчезнет?
Ты иль я».
– Бессмыслица какая-то, – проговорил я вполголоса. Смял фантик. – Дурацкие шутки. Кто за этим стоит? Я выясню. Что ему надо от меня? Кому я нужен, пианист-неудачник? Чей номер у меня в телефоне? Это просто шутки. Злые шутки. Зачем? Ведь хорошее настроение было. Я фугу сочинил. За один день. Всего один день, и фуга готова. Не такой уж я неудачник.
Приговаривал, а самому не давало покоя одно слово. Одно единственное. Старался заглушить его, но не получалось.
«Лабиринты».
Мои сны, и то, что случилось со мной, когда мне было восемь, – связано с зеркальным лабиринтом. Но как он может «забрать» меня? Он же разбит. Я видел осколки. Я ходил по осколкам. Лабиринта больше нет.
Или это случилось тогда, одиннадцать лет назад?
«Одиннадцать лет назад у меня умер сын – помяни».
Со мной ничего не случилось. Папа потерял меня из виду, а потом нашел. Парень, который был со мной в лабиринте, подсказал, где меня искать. У будки со сладостями. Я был там. Папа нашел меня.
«Я нашел тебя, Костя».
Нет!
«Одиннадцать лет назад у меня…»
Не надо.
Голова закружилась, или комната – я не разобрал.
Стискивал виски ладонями – не помогало.
«Здесь что-то не так», – билась мысль. Опять это ощущение, словно меня истязают, а я не могу сопротивляться.
– Это розыгрыш. Это шутка, – повторял я вслух. – Глупый розыгрыш.
Повторял, пока не начал захлебываться этими словами – «шутка» и «розыгрыш».
Набрал номер того, кто подписан «Папа».
Недоступен.
– Нельзя поддаваться. Я не испугаюсь. Я узнаю имя шутника. Я поговорю с ним по-мужски. Я всё выясню. Я не трус.
«Кто из нас исчезнет? Ты, Илья».
Лег на кровать не раздеваясь. Смотрел на противоположную стену, а не на потолок. Не хотел видеть черные лапы теней деревьев.
* * *
– Совсем не спал.
– Волновался перед зачетом?
– Нет, другое. Не знаю, что со мной.
– Играть можешь?
– Могу, наверное.
Мы с Валерией стояли в коридоре. Я в костюме, она в черном платье. Через десять минут у нас зачет-концерт по классу ансамбля. Рахманинов. У меня тряслись руки, но не от волнения перед зачетом.
– А что случилось-то? Заболел?
– Нет.
Разве я мог объяснить? И сам не понимал. Я окончательно запутался. Ничего страшного ведь не происходит – бессмысленные загадки в фантиках да незнакомый номер в телефоне. Почему же мне так плохо?
– Объявляют! – Валерия одернула платье.
Выйдя на сцену, мы поклонились. Валерия положила на плечо скрипку, я уселся поудобнее. Чтобы заметить ее знак, что можно начинать, развернулся вполоборота.
И увидел его.
Тот сидел в третьем ряду, возвышаясь среди других зрителей – студентов фортепианного отделения и педагогов – и улыбался. Мне улыбался.
Я сглотнул.
«Он здесь не при чем, – уверял меня внутренний голос. – Пришел послушать концерт, и только». Пальцы затряслись еще отчетливей, чем когда мы стояли в коридоре.
«Просто играй. Сосредоточься на Рахманинове».
– Илья, – позвали шепотом. Я судорожно обернулся. Валерия. Это она – устала ждать, когда я замечу ее знак, что можно начинать. Пауза затянулась.
Я кивнул. И в следующую секунду мы заиграли. Старался думать только о музыке. Эти минуты нужно прожить в Рахманинове, не отвлекаясь ни на что иное.
Временами я ускорял темп, но спохватывался. Несколько раз промахнулся мимо нужной клавиши.
Когда мы поднялись для прощального поклона, заметил каменное лицо Валерии. Она рассчитывала, что мы сыграем лучше.
Тот сидел в первом ряду и улыбался мне. Что? Он ведь был в третьем, когда мы начали выступление!
Очевидно, я замешкался, потому что Валерия схватила меня за руку и потащила со сцены.
– Ты что, Королев! – набросилась на меня, как только мы оказались в коридоре. Впервые назвала меня по фамилии. – Не слушал мою партию вообще? Нам же четверки в лучшем случае влепят!
Мои мысли были далеки от оценки за зачет.
– Заметила высокого светловолосого парня в первом ряду? – спросил я.
– Заметила высокого светловолосого парня на сцене! И играл он сегодня хуже, чем на репетициях!
– Он улыбался мне из зрительного зала.
– Королев, мне снизят оценку из-за тебя!
– Прости, Валерия.
Она нахмурилась и отвернулась. Мы топтались в коридоре. Теперь, после того, как программа зачета сыграна, нам оставалось только ждать. После концерта педагоги посовещаются и вынесут свой вердикт по поводу оценки. Я смотрел на дверь. Хотелось приоткрыть и взглянуть на Тота. И как он только перебрался с третьего ряда на первый? Во время выступления запрещено передвигаться по залу. На него бы шикнули. Или он все-таки пренебрег запретом? А главное – зачем? Взглянуть на меня поближе? Меня передернуло.
«Сыграем в четыре руки?»
Нет! Это не обязательно он звонил. Звонить мог кто угодно!
– Если мне снизят оценку из-за тебя, на день рождения к тебе не приду, – заявила Валерия. Я опешил.
– Что за детский сад? Забери тогда свои игрушки из моей песочницы.
Она досадливо свела брови, но в следующее мгновение против воли улыбнулась.
– Ты прав, Илья. Это никак не связано. Извини.
– Да ничего, – я мигом присмирел.
– Конечно, приду. Я просто на нервах вся. Каждый раз так сдаю – психую из-за результата. У тебя не так?
– Мне безразличны оценки.
– Везет тебе.
– Просто люблю играть на пианино.
– Мне бы так. Я не могу просто играть. Мне надо попасть в оркестр, когда закончу.
– В первые скрипки?
Валерия смущенно потупилась, не ответила.
– Думаю, у тебя все шансы, – сказал я.
– Спасибо. Надеюсь, говоришь это не из вежливости. И еще, Илья… извини еще и за то, как я высказалась о тебе на уроке психологии. Я не должна была так говорить.
– Не надо об этом.
– Почему?
– Потому что ты права.
Просто день откровений.
– Выпьем кофе после того, как нам объявят оценки?
– Отпразднуем?
– Или оплачем, – улыбнулась Валерия.
* * *
Зрители начали выходить из зала. Я останавливал взгляд на каждом, как будто Тот мог переодеться в другого человека или еще что-то в этом роде. Через несколько минут поток иссяк. Я заглянул в зал.
– Молодой человек, закройте дверь с той стороны, пожалуйста, – сказала секретарь нашей кафедры, женщина средних лет со сложным именем, которое я никак не мог запомнить. Инесса что-то там. В зале остались только педагоги. Они уже терлись возле кресел первого ряда – готовились обсуждать.
Как?
– Закрой
