что за день такой, какое число или месяц. Всё, чем наполнялась его прежняя жизнь, всё ушло (кроме функциональности) и сменилось ровным спокойным безразличием. Что-то там делает, ему что-то говорят, он говорит что-то, но как бы не совсем он, всё через какую-то стену отстранённости.
А ещё его иногда пошатывает, не так сильно как полных «доходяг», которые на пути из лагеря в рабочую зону или обратно на дорогу ложатся, чтоб их пристрелили. Не сильно пошатывает, но иногда.
Нет, ну новости тоже случаются. Жизнь без новостей не обходится. Что кто-то в побег ушёл. Значит с месяц не полную пайку ел, сухари заготавливал. Что капо Щурин перед ужином своей палкой «доходягу» забил. Завтра колонне придётся по очереди тачку катить до зоны, закапывать…
В побег уходили из рабочей зоны. Там охрана только днём и проволоки поменьше.
Через ящик уходили. Стройка большая, в одном месте в бетоне фундамента ящик сделали, с лазом. Там схоронится, а как колонну в лагерь уведут, он и уходит.
Никто из пойманных ни разу про ящик не сказал.
Ловили всех до одного. Побег дольше, чем на два дня не случался. Форма приметная, полосатая. Крестьяне местные рано встают, всё видят. В полицию звонят. Те собак привозят. Который дольше всех продержался три дня в дренажной трубе под автобаном сухари ел. На воле. Пока в дыру овчарки залаяли.
Но про ящик никто не сказал.
Их привозили обратно. Привязывали к столбу у стены барака. На стене надпись белая, на Русском, «В гостях хорошо — дома лучше». Из чувства юмора.
После работы, общее построение, расстрел. Кто-то кричал «Да здравствует товарищ Сталин!» Слабенько так…
До утра висели покойники привязанными, ноги полусогнуты, голова на грудь. А с началом рабочего дня колонна, по очереди, катит тачку в рабочую зону.
Нет, никто не сказал, но очень-то и не допытывались. Это как бы спорт был, скуку разогнать, раз в два-три месяца, когда кто-то из военнопленных увидит, что всё — что ему уже всё похуй.
Капо Щурин тоже в бараке жил, на рукаве повязка белая с Немецкими буквами. В другой руке длинная палка, крепкая, с кожаной петлёй, чтобы не спадала. В рабочую зону он не ходил. Все капо оставались в лагере.
Спал он в бараке, отдельная клетушка у самой двери, изнутри засувка, железная.
Но в одно утро он уже не подгонял своей палкой выходить из барака. Утонул в выгребной яме сортира. На тачке увезли в рабочую зону, чтоб не вонял в лагере.
После работы следствие. Капитан СС объявил через переводчика — за капо Щурина десять военнопленных под расстрел пойдут. Хотели уже считать, но тут один из «доходяг» из строя вышел: «Я его», — говорит. С виду и не подумал бы, что он вообще ещё чего-то понимает.
— Я его.
Да Щурина и десяток таких до той ямы не дотащили бы.
— Я его.
Капитан СС плечами пожал — чистосердечное признание. Лагерь на построение перед той же стеной с юморной надписью. Там же ещё и виселица есть, на всякий.
Повесили «доходягу», потому что он не беглый военнопленный, а совершил уголовное преступление, когда Щурина утопил.
У Немцев законы блюдутся бережно.
«За Сталина!» он не кричал, когда его с двух боков на табурет воздвигли.
Утром — на тачку и отвезли в рабочую зону. Она большая…
В то утро Иван проснулся слишком рано, лежал спиной на досках нар и смотрел в темноту. Скорее и не проснулся даже, а был разбужен. Блоха кусала его истощённое молодое тело. Наискосок. За бедро кусанёт, потом в грудь, а там уж и в плечо напротив. Может и не одна она там.
Не то, чтобы блошиные укусы Ивану были внове. Не первый год уже. На нём этих блох должно уж не одно поколение сменилось. Ловить их бесполезно. Она сука куснёт и враз отпрыгивает, потому как такими их Бог сотворил.
Ну почеши, если есть охота, всё равно поздно, она не там уж.
У Ивана охоты не было, ни чесать, ни спорить с Богом.
После своего дня рождения, 27 мая 1942, Иван знал, что Бог есть. Просто не очень в Него верил, потому что не видел ни разу.
Иван больше верил в своего комвзвода Николай Александрыча, который тоже Иваном стал, перед тем, как вознёсся. Вот в кого он верил, потому что видел и в последнее время всё чаще.
И всё равно ведь чеши, не чеши, они своё урвут, пока не уймутся, на час примерно. Бывает и на два. По разному.
Ну что там блоха? Это ж не слепень… Просто изо дня в день, год за годом…
Иван всё же почесал тот укус на плече, а потом уронил руку на доски и широко открыл глаза в темноту, где увидел, что ему уже всё похуй…
* * *
Пазлик #18: Течение Странствия
Да, хороша страна Германия, хотя что ты об ней знаешь, Иван? Что известно тебе про боли и горе народа, которых «фрицами» кличешь?
А не болело бы, разве б хлынули они миллионами покидать родную землю, эмигрировать в чужедальнюю Америку?
Разве покинули бы мать Германию, чей всякий клочок кровью полит неоднократно, кровью неисчислимых поколений, кровью от рук захватчиков ни жалости не знающих, ни милосердия да и, чего греха таить, свой своего тоже на клочья рвали вдосталь?
Похоже, в истории Германской ты не силён…
Ну да и хрена в ней, в той истории? Где не тыкнись — одно и то ж: кровь, грязь, мразь, хоть Геродота открой, хоть Историю Государства Российского с Древнейших Времён Соловьёва. Повсеместно одно и тоже, то же везде и одно…
Когда-никогда попадётся прекрасный пример для подражания, высокий пример патриотизма типа Ивана Сусанина, однако, после всех тех мясников-кесарей, Салтычих да маркизов Садов, наседают, незвано-непрошено, сомнения окаянные — а ну как просто заблудился дедулька?
Заметно, в общем, что с историей ты, Иван, не на «ты»…
Другое дело география, с ней у него лады, знает, что Финляндия на севере, рядом с Городом на Неве, который Колыбель Октябрьской Революции. Потому что в 40-м на его старшего брата оттуда похоронка пришла, с той Финской. Маманя крепко тада убивалась…
И даже знает географию Монголии, где место есть где-то, Халкин-Гол называется — там генерал Жуков японцев разбил, чтобы
