против социализма не лезли.
Не говоря уж про дорогу от деревни до райцентра и обратно.
А как в 41-м его призвали, он много географии прошёл, аж до Москвы, потом обратно, всё пёхом, до самого до Барвенкова выступа под Харьковым.
Хоть и не знаю даже — помогла бы Ивану вся эта география, когда понял, что всё — пришёл ему час уходить через ящик? Никак нет, не знаю.
Но помог ему комвзвода Иван-Николай разъяснением боевой задачи…
Поздно было уже, все по нарам, барак спал, темно, только лампочка желтеется над выходом. И тут как толкнуло что-то Ивана. Глаза распахнул, хоть не знает зачем, портянками ноги обмотал, в ботинки разбитые сунул и — за дверь.
А там ночь, зябко, темно и в сортир ему вовсе не надо, небо звёздочками утыкано, махонькие такие-от.
Тихо и пусто всё до самой колючки.
— Боязно тебе, Жилин? — строго спросил комвзвод.
— Не, уже отбоялся, мне теперь уже всё.
— Это прав ты, Иван, да только раньше иль позже — каждому всё подходит. Но обидно всё же, что вас, как слепых кутят, за день или два отлавливают.
— Знать судьба такая.
— В козырную масть наобум не при, у судьбы тож на тебя оглядка, по уму заход сделаешь, так, может, захочет ещё поиграться.
— Да мне уж и не нада, мне уж так и так всё.
— Тут не только ты, тут ещё и все, всем это надо, чтоб хотя бы кто, хоть один бы кто из гостей обратно не вернулся бы. Смысл уразумел, крестьянский сын?
— Так иначе как?
— Объясню, Иван. Компас у вас всех внутрях сидит. Как чуть вырвался и — прямиком туда, на восток попёр, куда тянет вас. А без компаса? Слабо? Север знаешь где? Определиться как?
— Да по веткам у деревьев видать. У нас на Брянщине…
— Вот и молодец. Теперь слушай боевую задачу: к северу лицом встать, но идти туда, где у тебя лево. Всё ясно?
— Так точно.
— Вот и выполняй! От севера — налево!
Тихо вокруг и пусто. Ни бараку, ни охране не слыхать об чём доходяга бормочется. А он приказ повторяет для памяти, комвзвода приказ: «От севера — налево! Налево от севера!»
А ещё повезло Ивану, что в день побега у него живот напрочь скрутило. Так скрутило, что он не пошёл со всеми хлебать обеденную баланду, а слёг позади кучи гравия, когда всех повели, тихо от боли поскуливал и за живот хватался, хотя какой там живот — под пупком позвоночника кости.
В ящик надо залезать под конец рабочего дня, перед уходом в лагерь на вечернюю проверку и пересидеть в нём, пока тебя не досчитаются и пробегут с овчарками вдоль проволоки рабочей зоны, снаружи, чтобы след перехватить, но ты ж туда ещё не выходил и собак, не взявших след, уведут обратно в лагерь.
После полуночи дверцу лаза откроешь и — иди в самоволку на пару дней, до поимки и возвращения домой, где к столбу привяжут, чтобы в полосатом обмундировании не гулял где тебе не положено.
Однако же повезло Ивану и, по ту сторону от гравия, грузовик остановился досками гружёный для опалубки, пока ещё не пользованными, жёлто-свежими.
Водитель с напарником, видать торопились и не хотели ждать пока пригонят рабсилу с кормёжки. Борта отстегнули и те доски сами сбросили, чтоб уже выехать из рабочей зоны.
А как начали обратно поднимать борта, у которого помоложе на куртке рукав лопнул, подмышкой. А который постарше, водитель, начал насмехаться:
— Mach dir keine Sorgen, Max! Morgen werden sie dich rekrutieren und Führer wird deine Magdalene ficken!
А молодой с досады куртку сбросил и об дорогу — хрясь!
— Scheiß drauf! — крикнул он.
На том и уехали.
Иван через гравий перекатился, куртку схватил и вместе с одёжкой в ящик уполз, темноты дожидаться.
Наверно, тот Макс здоровый был парень или же Иван так исхудал, но куртка налезла поверх его лагерной формы и в ящике он не зяб, покуда овчарки за проволокой лаяли, а там и стихли в сторону лагеря.
Сквозь проволочное ограждение он пробрался по обломку доски, которой прижал нижний ряд проволоки до земли. Доску он вбросил обратно в зону и — внутри весь насторожённо стиснутый, но как-то радостно — побежал вверх по склону поля, за которым, он знал, будет лесок…
Он шагал всю ночь, вдыхая вкусный воздух воли, иногда становилось до того хорошо — хоть плачь, иногда сжимался весь в испуге от бреха пса где-то на дальнем хуторе.
Перед утром залёг в перелеске, хотя мог бы в стогу у опушки, но поди знай — вдруг хозяин приедет за сеном?
Он продержался два дня… Потом третий.
Зря боялся комвзвод, учитель математики в школе ихней деревни, бывший революционный моряк из Кронштадта, обучил их класс находить Полярную Звезду в небе, когда уже ночь.
Иван шёл правильно — налево от севера, даже если случалось обходить деревню или сворачивать от дальних огней большого города.
В побег он уходил без подготовки, без сухарей в дорогу, на четвёртый день стало совсем невмоготу. Он лежал в лесу из больших редких деревьев и мелких кустов. Голова упиралась в твёрдую кору широкого комля.
Лежал на спине, чтоб не стеснять желудок, который подпрыгивал и выбрасывал долгую отрыжку через горло. Накатывала тошнота и темнело в глазах. А день едва-едва ещё доходил своей середины.
Метров на десять ниже по склону протянулась дорога, уезженная колея, но переползти к другому дереву повыше уже не оставалось сил.
Наверное он заснул или впал в обморок, но когда в глазах посветлело, то услыхал голоса. На дороге, прямо за его деревом.
Он побоялся повернуться и посмотреть, а только косил глазами из впавших глазниц вжавшейся в землю головы.
Там стояла легковая машина.
Водитель отдал приказ резким голосом, дверца открылась и на дорогу вылез мальчуган лет 12, пошёл к багажнику. Водитель тоже вылез и поднял капот. Он снова крикнул и пацан уронил что-то на землю, чтобы двумя руками вынуть из багажника и отнести водителю несколько аккуратно расщеплённых полешек.
Старший опустил их в топку, дал заняться, сказал: «лёс! лёс!» Они похлопали дверцами и укатили, оставляя самоварный дым.
Иван долго лежал не шевелясь, а когда среди притихшего леса подполз к дороге, на
