Шеклок побежала через весь двор и разбудила от полуденного сна Джека Шеклока, чтобы тот пришел в кузню и тоже это увидел.
После чего поручила ей изготавливать все украшения – заказы высшей сложности: дорогие дверные петли, дорогие гвозди, церковные двери.
Потом младенец умер от кашля.
Потом умер Джек Шеклок.
Потом умерла Энн Шеклок.
Потом мужчины, которые хотели заграбастать кузню, выжидали неделю, прежде чем прийти и забрать ее.
А потом наступил комендантский час.
Когда девочка стучит в дверь и дверь открывается, люди видят теперь бродяжку и воровку. Едва завидев ее, они понимают, что с ней не знакомы.
Многие смотрят на нее, как на лгунью и цыганку, изредка выносят к дверям молока, каши или яиц, в основном из страха. Многие закрывают двери, многие люди пытаются украсть у нее инструменты, но всего один раз мужчина пытается украсть птицу, и после этих догонялок, стоит ей хоть немного приблизиться к миру людей, птица больше не сидит у нее на плече, а начинает передвигаться отдельно – вместе с ней, но поодаль, догоняя девочку, как только та устроится в какой-нибудь живой изгороди или в норе, где они и ночуют.
Если кто-то к ним приближается, когда они все же находят место, где можно немного отдохнуть, птица будит ее, чтобы предупредить своим «что-что-что», проходящим сквозь ее грудку и проникающим в грудную клетку девочки.
Но мир с живущими в нем людьми – словно какие-то нечистоты по сравнению с той загробной жизнью, для обретения которой ей даже не нужно было умирать.
Так что пока еще есть что пожевать, пока не наступила осень и не похолодало, она не нуждается в гостеприимстве или снисхождении людей.
* * *
Однажды в городке, через который держит путь девочка, проходит ярмарка. Повсюду на земле валяется еда. Пьяным ведь все равно, что есть или не есть.
Люди собрались вокруг помоста, чтобы посмотреть на жонглершу. Она в костюме моряка и бросает в воздух ножи, а затем ловит их и снова бросает, ничуть при этом не поранившись. Восемь штук. Поймав восьмой, поклонившись и вновь распрямившись с расставленными веером восемью клинками в руке, жонглерша-морячка, которая, вероятно, заметила, как девочка приближалась по полю и как птица вспорхнула и отлетела, тычет в девочку пальцем и говорит:
«А теперь эта чудесная девочка-птица споет свою песню. Споешь, моя милая?»
«Я и впрямь знаю одну песню», – говорит девочка.
Она поднимается на помост.
Она поет о кузнеце и людском обмане, как научил ее Джек Шеклок. Когда она допевает последнюю строчку о вечной жизни, народ вокруг помоста начинает реветь и швырять монеты. Она подбирает одну с досок и смотрит на нее. Про монеты она уже забыла. Она не видела и не держала в руках монеты с тех пор, как ее саму бросили в канаву.
«Пой еще!» – кричит народ.
Жонглерша возвращается на помост и становится рядом с девочкой, берет ее за руку и заставляет поклониться, будто они работают вместе. Затем жонглерша говорит зрителям, чтобы они «принесли все что захотят, все что угодно», и после того, как девочка-птица споет для них еще раз, жонглерша будет жонглировать любыми вещами, которые они принесут.
Женщина протягивает младенца:
«Пожонглируй им!»
«Через двадцать лет», – отзывается жонглерша.
Когда стихает смех, девочка снова поет песню. Приходит еще больше народу. Они подпевают то, что знают. В конце они снова бросают ей деньги.
«Спой другую!»
«Я другой не знаю».
Перед помостом свалены в кучу вещи, которые люди принесли для жонглерши: разбитый горшок, ложка, обломок косы. Мяч, сделанный из тряпья, заржавленный ключ, ручка от маслобойки, колесо, ведро. Спустившись на землю после своей песни, девочка берет обломок косы и взвешивает его в руке.
«Мне это нужно, – говорит она жонглерше. – Если больше никому не нужно и если владелец не захочет обратно».
Требуется большое мастерство, чтобы удерживать хотя бы четыре из этих вещей, не говоря уж обо всех сразу, со всеми их различными формами и весом, совершенно не знакомыми ее рукам, жонглирующим ими в воздухе, причем в равномерном ритме, несмотря на различия предметов. Не говоря уж о том, чтобы наклоняться, подбирать и зашвыривать в воздух новый предмет вместе со всеми другими, все так же парящими над нею восходяще-падающей дугой.
Эта жонглерша могла бы держать хорошую кузню, думает девочка.
«Я приберегла для тебя твой клинок, – сказала жонглерша, обняв девочку за плечи после жонглирования. – Мы пойдем и проедим часть наших денег. Давай, Странная весть, я тебя понесу».
Просто в песне, которую она пела, были такие слова. Странная весть пришла в город. Разнеслась странная весть. Странная весть носится вверх и вниз. В ту ночь девочка спит без птицы. Девочка спит в пабе, прислонившись к жонглерше, руки, запястья и кисти которой, как она теперь замечает, сплошь покрыты шрамами и рубцами от острых метательных ножей, и все остальные тоже прислоняются к жонглерше.
Словно птица со своими сородичами.
На следующее утро бродячие артисты просыпаются пораньше и пораньше отправляются в путь, чтобы не было беды.
Жонглерша говорит:
«Давай ты будешь выступать с нами на ярмарках остаток лета. С твоим талантом ты всегда завоюешь публику. Я знаю разные песни. Могу научить тебя их словам. Ты могла бы заработать столько, что хватит на всю зиму».
До зимы еще далеко. Девочка знает, что время пролетит быстро, как искры от металла. Но, выйдя с остальными из двери паба на свет, она замечает движение в высокой ворсянке через дорогу: это птица.
«Мы собираемся разыграть перед народом новую историю, – говорит жонглерша. – Давай ты будешь играть мальчика. Ты могла бы сыграть и девочку, которая сходит с ума после убийства отца и раздает людям разные травы, рассказывая об их значении».
«А потом что?» – говорит девочка.
«Потом она топится», – говорит жонглерша.
Девочка смеется.
«Я не такая», – говорит она.
«Ты можешь быть такой и при этом оставаться собой, – говорит жонглерша. – Мы тебя научим».
Девочка обещает нагнать их потом на дороге. Она машет рукой, когда они достигают поворота, но, едва отвернувшись, уже следует собственным путем.
Она собирается починить эту косу. Тогда она будет стоить гораздо дороже, и девочка ее продаст.
Потом она найдет птицу и спрячет монеты, которые заработает сегодня, вместе со вчерашними где-нибудь на зиму. А потом – обратно на торфяные болота, где должна жить птица.
Она спрашивает женщину, хлопающую белье о камень, как пройти к кузнице.
Идет на окраину городка, хотя дыма нигде не видно.
Кузня даже не освещена.
Шесть часов-то давным-давно пробило!
Поэтому девочка влезает через окно с тыла – окошко маленькое, но она такая худышка – и при помощи своих кремней поджигает мох и палочки. Она находит место, где этот кузнец хранит обрезки. Перебирает их. Рукам радостно вернуться к жару, и они сами выполняют работу, так что ей даже не нужно их просить.
В ярости прибегает он в полдень: сквозь музыку собственного молота она слышит, как он врывается. Он вламывается в дверь с поднятой рукой и куском железа в ней, готовый ударить вора и захватчика.
Потом видит ее.
Маленькую девочку.
И останавливается.
Он берет у нее изделие, над которым она работает. Осматривает то место, где старое лезвие соединяется с новым. Затем снова смотрит на нее.
«Ты лошадница? – говорит он. – Шеклокова?»
«А если так?» – говорит она.
«Сказали, ты умерла», – говорит он.
«Я не такая, – говорит она. – Я живу в блаженном достатке бродяги, хоть изредка голодаю и мерзну».
По его лицу заметно, что такие речи ему не по душе. Не все же кузнецы – Шеклоки.
Возможно, это из-за нее лошади ушли от него к Шеклокам.
В некоторых местах лучше быть неизвестной, чем слишком известной. Теперь у нее в городке узнают, что она еще жива, и те, кто думал, что убил ее, придут и попытаются сделать это снова.
Кузнец заставляет ее снять с себя его фартук. Он ведет ее, держа за плечи, к двери высокого дома в центре городка. Они ждут, пока один за другим отопрутся все замки от верха до самого низа двери.
«Ты выступаешь с бродячими артистами, – говорит надсмотрщик. – Ты пела про странную
