теперь лошадь должна была начать лягаться и брыкаться.
Девочка потянулась вверх и погладила ее бок.
Лошадь дошла вместе с ней до самой кузницы, точно ягненок, и Энн Шеклок подковала ее там без каких-либо трудностей, пока девочка разговаривала с лошадью, а та слушала, повернув к ней одно ухо.
В толпе, державшейся поодаль, оказалось полно одураченных. Сделавшие ставку на то, что девочка будет покалечена, хотели свои деньги обратно. А те, кто вообще не потратил никаких денег, тоже вели себя так, будто хотели деньги обратно.
Их гомон лошадь не беспокоил.
Потом толпа ушла, лошадь и ее хозяин тоже: лошадь лягалась и брыкалась потому, что ей не нравилось, когда на ней сидел этот мужчина. Монетку девочке так и не дали. Обещание оказалось лживым. Тогда Энн Шеклок, стоявшая в дверях и курившая трубку, подозвала девочку и сказала, что для нее есть работа. Девочка подумала, что, возможно, Энн Шеклок хочет, чтобы она присмотрела за новорожденным. Но Энн Шеклок сразу повела ее в самую глубину кузни, всучила ей кочергу и клещи и поставила аккурат возле средоточия жара.
«Знаешь, что такое шлак? – сказала она. – Нет? Это такая штука легче угля, которая под ним слипается и мешает огню делать то, о чем ты его просишь. Огонь ненавидит шлак. Шлак ненавидит огонь. А теперь давай посмотрим, сможешь ли ты отыскать и подцепить эту ненависть, чтобы мы ее потом выбросили».
Девочка разворошила огонь, заглянула в него поглубже, нащупала то, что, возможно, было шлаком, и выудила сначала большие, а потом маленькие его кусочки.
«Отлично, – сказала Энн Шеклок. – Орудия, которые я тебе дала, теперь твои. Это твои новые руки».
Стоя рядом с горном, Энн Шеклок казалась крепкой, как дерево, а иногда даже такой же высокой. Она была красивая: сзади волосы перевязывала веревкой, а спереди они свисали по обе стороны лба слипшимися клоками, и кожа на руках, кистях и лице была жесткой, обгоревшей и шершавой от пламени.
Она взяла девочку в подмастерья.
Пошла к надсмотрщику и подписала бумагу.
«Что случилось с твоим отцом? – сказала она. – А с твоей матерью?»
Девочка рассказала, как они сначала заболели, а потом оба умерли вдвоем в постели.
«Ты тоже болела?» – сказала Энн Шеклок.
«Я захворала, но не умерла», – сказала девочка.
«Это уж точно, – сказала Энн Шеклок. – Ты жива!»
Энн Шеклок дала ей карандаш, нож и тонкую деревяшку, чтобы начать на ней учиться.
«Сначала буквы и числа, а потом уже молот, иначе испортишь руки и уже никогда не сможешь писать», – сказала она.
А позже она сказала:
«Откуда ты так хорошо знаешь числа? Может, ты ученая или музыкантша? Кто тебя научил?»
«Не знаю».
«В числах заключалась музыка, – сказала ей Энн Шеклок. – Можно было отпереть числа, и в них таилась музыка. Так и музыка молота высвобождается, когда стучишь по изделию, которое изготавливаешь, и когда стучишь по наковальне, поворачивая изделие. Глубоко в человеческих ушах были молоточки и наковальни, – сказала она, – ведь кузнечное дело – это такое слушание».
И она рассказала девочке о Пифагоре, который первым заметил, что тяжелый молот издает один звук, а легкий – другой и что вся музыка, возможно, имеет отношение к легкости и тяжести.
«Из-за нашей музыки люди предпочитают держать нас подальше от своих домов, – сказала Энн Шеклок, – а еще потому, что они нас боятся, ведь мы имеем дело с огнем и превращаем вещества одно в другое. Нас любят за нашу магию, но потом, теряя здравый смысл, думают, что мы занимаемся черной магией, пугаются и злятся. Но когда мой отец играл на наковальне, у него получалось так хорошо, что можно было танцевать. У меня нет такого же таланта, как у него, но в тебе я его слышу. Я научу тебя, как он научил меня. Может, люди перестанут жаловаться. Может, их дома радушно закачаются в такт, наполнившись нашими звуками. Но будь начеку. Их может разозлить все что угодно. Они думают, что у нас есть способности, которых у нас нет. Они так сильно нуждаются в том, чтобы мы изготавливали и чинили вещи, что сама эта потребность в нас тоже их злит. А учитывая, кто ты такая, будь осторожна вдвойне. Они постоянно вопят, что это женщина выковала гвозди для распятия, когда ее муж-кузнец отказался. Словно эта легенда доказывает, что мы страшные существа, преисполненные зла. Так что при желании они могут сжечь нас в нашем же собственном горне. Следи за тем, что изготавливаешь. Красота может не только радовать, но и гневить. Старайся делать вещи попроще. Если, конечно, кто-нибудь хорошо не заплатит тебе за обратное».
Каждый год Энн Шеклок перешивала собственную одежду, чтобы подогнать под размер растущей девочки, и на каждый сезон был фартук без трещин.
Должна быть свобода в движениях, а не то себя поранишь. Нужно уметь быстро реагировать. От кожи потеешь. Лен для движений лучше, но он дорогой.
Она научила ее разбираться в огне: как его усиливать или убавлять, чтобы он соответствовал тому, что изготавливаешь, угасал или разгорался. Когда класть то, над чем работаешь, обратно в жар и когда уже можно доставать, как повышать или понижать температуру мехами. Как управлять мехами, нажимая ногой на педаль, чтобы укачивать младенца, висящего в корзине на другом конце комнаты, подальше от жара и дыма, при помощи веревок, которые Энн Шеклок натянула через всю крышу, словно такелаж, или же успокаивать младенца, чтобы не плакал, в том и в другом случае не прерывая работы.
«В море и в Виргинии бывает и похуже, – сказала ей Энн Шеклок, когда она обожглась. – Повторяй за мной, повторяй. Опусти обожженное место в воду и держи там, плещи на него водой – так даже лучше, лей воду на сильный ожог, поливай его. И пока льешь и плещешь, медленно повторяй сотню раз: бывает и похуже, бывает и похуже, в море и в Виргинии бывает и похуже».
Она научила ее плавить руду, очищая железо от песка. У железа запах был едкий, у стали – поприятнее. Лучшую сталь привозили из Фламандии. Железо – из леса Дин [29]. Она научила ее обрабатывать, как бы задабривая, что требовалось для декоративных элементов, и обрабатывать жестко – для чистого разреза. Она научила ее получать «рассветный огонь» и «комендантский час».
Однажды на рынке должны были клеймить бродягу-разбойника. К Энн Шеклок пришли за новым клеймом. Энн Шеклок велела девочке сделать его самой. Под ее присмотром девочка крепко насадила на прут деревянную рукоятку, и Энн Шеклок показала, как подготовить и отлить рельефную буквицу, и научила, как сделать края буквицы максимально чистыми. «Чтобы потом было не так больно, – сказала она, – и у бедняги быстрее зажила рана, и чтобы позор, которому его подвергнут, полностью загладился».
После того как девочка изготовила клеймо, Энн Шеклок поведала историю о том, как родилась буква, которую они делали. Все началось с птицы. Египетский писец нарисовал птицу: голову, крылья, туловище и лапы – но птицу, как бы повернутую к нам боком. Затем фигура птицы упростилась, превратившись в круг с отходящей от него внизу прямой линией. Затем она стала буквой, больше похожей на Y, с телом внизу и протянутыми к небу руками. Затем она очистилась еще больше: ей уже не нужно было тело, а лишь умоляющие руки.
Две разделенные вещи соединятся и станут одной.
Все затворенные вещи откроются небесам.
«Вот что, – сказала Энн Шеклок, под конец окунув клеймо в масло, – означает буква V, и это клеймо, кому бы его ни выжгли, будет отличать от других странника, бродягу, ваганта – человека, который свободнее в этой жизни, чем способно быть большинство из нас, и, хотя он дорого платит за свою свободу, да поможет ему Бог свободно разгуливать за всех тех из нас, кому это не дано».
Энн Шеклок знала иностранные слова. Cur было сокращением для «покрывала», а слово few означало «огонь» [30]. Этому научили ее монашки: ее отправили к ним, когда она не работала в кузне, поскольку у отца не было сына и он считал ее умной, и монашки вышколили ее, пока ей не исполнилось четырнадцать. Потом она вернулась
