пріемахъ этого студента сказывались: умъ, развитость, очень много такту и порядочности. Но все это можно было замѣтить только въ трезвомъ видѣ, въ пьяномъ же исчезало и замѣнялось однимъ дикимъ побужденіемъ: бить всѣхъ, кто только попадется подъ руку. И Быковскій все сильнѣе втягивался въ попойки, становился все яростнѣе, а когда хмѣль проходилъ, все больше и больше терялъ сознаніе своего безобразія.
Такъ вотъ какая компанія собралась у рыбака Петрова, по случаю полученія имъ денегъ изъ родительскаго дома. Такъ какъ деньги были, то водка замѣнена была туземнымъ хересомъ и особымъ напиткомъ, извѣстнымъ подъ именемъ то-тинскаго шампанскаго. Его взяли тридцать полубутылокъ, и послѣ солидныхъ хересовъ начали варить сженку, надъ чѣмъ сильнѣе всѣхъ хлопоталъ Калаченко. Агаши и Цициліи не было на попойкѣ. Рыбакъ Петровъ произвелъ у нихъ скандалъ нѣсколько дней передъ тѣмъ, а потому и не пригласилъ ихъ.
Часу въ десятомъ, компанія находилась еще только на первомъ взводѣ. Самъ хозяинъ пилъ едва ли не больше всѣхъ. Репутацію свою онъ пріобрѣлъ въ очень короткое время. Петровъ состоялъ всего второй годъ студентомъ, первый провелъ на душеспасительномъ камеральномъ, и провалившись по всѣмъ предметамъ, перешелъ на естественный разрядъ. По наружности своей, Петровъ принадлежалъ къ цвѣтущимъ юношамъ: похожъ былъ на румяное яблочко, и въ трезвомъ видѣ отличался даже нѣжнымъ выраженіемъ лица.
Пока еще хереса были на столѣ, бесѣда шла общая. Гриневъ разсказывалъ про свои исторіи съ инспекторомъ и представлялъ въ лицахъ, какъ карцерный сторожъ, по прозванію Дагоберъ, приходилъ по утрамъ топить печку и приносилъ съ собой косушку водки, которую они дѣлили побратски.
— Нѣтъ, каково животное! кричалъ Гриневъ про инспектора. „Знаете, говоритъ, милостивый государь, что у васъ въ кондуитномъ спискѣ стоитъ двойка?“
— А ты что попусту шумишь, Гриневъ? басилъ юристъ Бомбовъ; ты вотъ что, братецъ, соверши, — достойную хвалу отъ потомства получишь: наставь ты должнымъ манеромъ нашего эконома, и я тебѣ помогу!
— Хорошо, дѣти мои, сипѣлъ Двужилинъ, обработывая пятый стаканъ хересу. Подвизайтесь на пути добродѣтели!
Братья Сорванцовы и студентъ Папушкинъ пили молча. Папушкинъ питалъ жгучую ревность къ Гриневу, который отбилъ у него сердце Агаши. А братья Сорванцовы были еще на столько трезвы, что сдерживали свои драматическія наклонности.
— Господа, сженка готова! закричалъ Калаченко, и съ помощью Быковскаго, поставилъ на столъ большую кострюль-ку, гдѣ еще пылалъ синеватый огонь спиртной жидкости.
Всѣ стали тушить пламя, и потомъ черпать изъ кострюль-ки стаканами. Двужилинъ, въ качествѣ старшаго, наблюдалъ порядокъ и не позволялъ рьянымъ охотникамъ брать двойную порцію противъ товарищей.
— Ты хоть и варилъ сженку, крикнулъ онъ Калаченкѣ, опускавшему руку въ кастрюльку, но знай свою очередь!
— Господа! крикнулъ Гриневъ: сегодня такъ день не долженъ кончиться, послѣ попойки надо двинуться въ походъ на Палермо. Помните, какъ въ прошломъ году насъ отдѣлали? — надо отомстить!
— Отщелкаемъ! подхватилъ хозяинъ. И физіономіи у всѣхъ приняли воинственное выраженіе. Послѣ втораго стакана сженки, полились уже бранныя рѣчи; и вскорѣ по галдарейкѣ раздалась хоровая пѣснь. Запѣвалой былъ Гриневъ.
Нашъ деканъ Болвановъ
Тянетъ сиволдай;
Выпьетъ хоть пять жбановъ,
Только подавай.
А Меньшовъ короткій,
Онъ же интегралъ,
Сильно занятъ водкой,
Да ужъ слишкомъ малъ.
А профессоръ Богель,
Пришедъ въ частный домъ,
Пьетъ не гоголь-моголь,
А чистѣйшій ромъ. К
алаченко Павелъ
Сженку заварилъ;
Тѣмъ себя прославилъ,
Удовлетворилъ!
А потомъ пошли и другія подобныя пѣсни съ весьма неприличнымъ содержаніемъ. Но пѣніе долго не продолжалось. Произошелъ пасажъ, какого нужно было ожидать. Быковскій сначала велъ себя очень мило: говорилъ, пѣлъ съ другими, потомъ начиналъ дѣлаться все мрачнѣе и мрачнѣе. Подлѣ него сидѣлъ одинъ изъ братьевъ Сорванцовыхъ.
— Ты что на меня такъ смотришь? крикнулъ онъ вдругъ своему сосѣду. — Ты смѣешь мнѣ противорѣчить?!
Сорванцовъ хотѣлъ что-то такое отвѣчать ему, но Быковскій ударилъ его куда попало. Произошло смятеніе. Быковскій страшно разбушевался. Не оставалось другаго средства какъ связать его. Рыбакъ Петровъ вмѣстѣ съ Папушкинымъ, какъ самые здоровые экземпляры, скрутили наконецъ ему руки и ноги какимъ-то полотенцемъ и, съ помощью братьевъ Сорванцовыхъ, снесли его въ темную кухню, принадлежащую къ квартирѣ Папушкина, гдѣ и заперли на крючекъ.
— Ай да Гришенька, кричалъ Гриневъ: безъ побитій не можетъ обойтись!
— А здорово онъ тебя хватилъ? спросилъ Двужилинъ невинную жертву ярости Быковскаго.
— Ничего-таки! отвѣчалъ тотъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Этакой нравъ поганый! Отличный малый, а не можетъ, чтобы кого-нибудь не раскровенить.
— Ну-ка, на это пѣсню! крикнулъ Гриневъ, и запѣлъ сперва одинъ, а потомъ вмѣстѣ съ хоромъ:
Гришенька Быковскій,
Когда подопьетъ,
У сосѣда съ права
Рыло разобьетъ.
И всѣмъ сдѣлалось еще веселѣе. Въ этомъ обществѣ, на пьяныхъ вообще имѣли взглядъ терпимый до безконечности. Пьяному прощалось всякое буйство, всякое неистовство, не только съ постороннимъ, но и съ своимъ братомъ студентомъ. Выходка Быковскаго ни мало не возмутила ни кого изъ присутствующихъ, со включеніемъ и пострадавшаго Сор-ванцова. Но по удаленіи бойца, общее настроеніе попойки скоро приняло также довольно воинственный характеръ. Студентъ Папушкинъ началъ придираться къ Гриневу. Въ немъ заговорила ревность.
— Ты что похваляешься? приставалъ онъ къ нему: ты думаешь — красавецъ писаный? а ты просто мальчишка, второкурсникъ, — наровишь только какъ бы тебѣ бѣдную дѣвушку ободрать!
— Ну, что ты брешешь? Папушникъ ты этакой! отвѣчалъ ему Гриневъ, покачиваясь. У тебя вѣдь на физимордіи-то черти горохъ молотили, — такъ какая же тебя дѣвушка полюбитъ? уразумѣй ты это!
— Я ее обезпечить хотѣлъ, кричалъ Папушкинъ, ударяя себя въ грудь. Чтобы она жизнь эту безобразную бросила!
— Сочетаться законнымъ бракомъ? ха, ха, ха!
— А ты молчи дрянь! Я какъ благородный человѣкъ хотѣлъ поступить, потому что у меня душа есть; а ты только надругаешься надъ ней.
— Дай срокъ, кричалъ въ свою очередь Гриневъ, и тебѣ еще останется!
— Какъ ты смѣешь такъ говорить? заревѣлъ Папушкинъ. И бранныя рѣчи полились изъ устъ его.
Дѣло приняло бы серьезный оборотъ; но въ эту минуту произошла слѣдующая картина: въ дверяхъ комнаты, гдѣ пировала компанія, появилась вдругъ нежданно, негаданно пьяная и мрачная фигура Быковскаго. Въ рукахъ держалъ онъ огромнѣйшее полѣно и помахивалъ имъ.
— А, вы здѣсь, голубчики! бормоталъ онъ. Вы меня заперли! я въ тартарары провалился, всѣ ступеньки пересчиталъ! Кайтесь, я васъ расказню! И онъ приблизился, покачиваясь, къ столу и размахнулся дубиной такъ, что всѣ отъ страху вскочили.
Положеніе было критическое; но ни кто не рѣшался напасть на Быковскаго, который все болѣе и болѣе подступалъ къ столу. И опять
