чушки, даже церковные колокола. Погонщики шепчут, что это из разграбленных христианских городов за сотни лиг отсюда. Весь мир как будто прислал дань — медные монеты, бронзовые крышки от саркофагов давным-давно позабытых чужеземных правителей. Говорят, султан привез все богатство завоеванной страны на востоке, которое могло бы обогатить пять тысяч людей на пять тысяч жизней, и все это золото и серебро тоже переплавят для машины.
Сзади пробирает холодом, спереди печет, воздух перед шатром дрожит от жара. Литейщики в кожаных рукавицах до локтя подходят к зыблющемуся плывущему аду, взбираются на леса, бросают в исполинский котел куски меди и снимают шлак. Некоторые то и дело проверяют расплавленный металл, другие поглядывают на небо, третьи читают особые молитвы от дождя — одна капля, шепчет кто-то рядом с Омиром, и весь котел зашипит и затрещит, как все пламя ада.
Когда приходит время добавлять к медному расплаву олово, воины в тюрбанах отгоняют всех прочь. В такое ответственное время, говорят они, на металл нельзя смотреть нечистыми глазами, и только благословенным дозволено к нему приближаться. Двери шатра завязывают. Среди ночи Омир просыпается и видит на дальнем конце луга зарево. Кажется, что само поле под шатром светится, будто тянет некую колоссальную мощь из центра земли.
Луносвет лежит на боку, прижавшись ухом к Омирову плечу. Мальчик свернулся на мокрой траве, Древ стоит рядом, задом к шатрам, и медленно жует, как будто устал от нелепого человеческого фанатизма.
Дедушка, думает Омир, я уже видел то, чего не мог и вообразить.
Еще два дня огромный шатер светится, искры летят в дымовые отверстия. Погода по-прежнему сухая, и на третий день литейщики накреняют плавильный котел. Расплав течет по канавкам в форму под землей. Люди двигаются вдоль огненных ручейков, протыкают железными кольями пузыри, другие забрасывают литейную яму мокрым песком, затем шатер убирают и муллы по очереди молятся над остывающими формами.
На заре формы откапывают, разбивают, и землекопы, спустившись в яму, подводят под машину цепи. Цепи цепляют к веревкам, и надсмотрщики составляют пять упряжек по десять волов в каждой, чтобы вытащить Губителя городов из земли.
Древа и Луносвета поставили во вторую упряжку. Звучит приказ, погонщики бьют волов палками. Веревки стонут, я́рма скрипят, волы медленно топчутся на месте, превращая землю под копытами в сплошное месиво.
— Тяните, милые, что есть мочи! — кричит Омир.
Все волы глубже уходят копытами в грязь. Надсмотрщики добавляют шестую цепь, шестую веревку, шестую упряжку из десяти волов. Уже почти стемнело, животные дышат тяжело. Воздух наполняется криками «Цоб-цобэ!», и шестьдесят волов начинают тянуть.
Животные наклоняются вперед, непомерный вес тянет их назад одного за другим, они снова наклоняются, выигрывают шаг, другой, погонщики вопят, щелкают бичами, волы ревут от растерянности и страха.
Колоссальный груз — кит, выплывающий из земли. Они вытягивают его шагов на пятьдесят, и наконец звучит приказ остановиться. У волов из ноздрей валит пар. Омир проверяет Древу и Луносвету копыта и ярмо. На машину уже карабкаются полировщики. Бронза еще теплая и дымится в холодном воздухе.
Махер складывает тощие руки на груди и говорит, ни к кому в отдельности не обращаясь:
— Для нее придется изобрести совершенно новую повозку.
На то, чтобы провезти машину две лиги от литейной до места испытаний, уходит три дня. Трижды спицы тележных колес ломаются, ободья слетают; колесники работают день и ночь. Груз невероятно тяжел: за каждый час, что он просто лежит на телеге, колеса уходят в землю еще на пару пальцев.
На поле в виду нового султанского дворца исполинскую трубу с ободьями в середине и на концах лебедкой поднимают на деревянную платформу. Рядом возникает импровизированный базар: торговцы продают булгур и масло, жареных дроздов и копченых уток, финики в мешках, серебряные ожерелья и шерстяные шапки. Лисий мех повсюду, как будто всех лис на свете перебили и превратили в плащи. На некоторых зрителях накидки из снежно-белого горностая, на других — суконные мантии, с которых дождевые капли скатываются, как бусины. Омир не может отвести взгляд от этих чудесных нарядов.
В полдень толпа расходится на края поля. Омир и Махер взбираются на дерево, чтобы видеть над головами. К платформе гонят стадо овец, остриженных, покрашенных красной и белой краской и украшенных кольцами. За ними сто всадников без седла на вороных конях, дальше рабы разыгрывают славные эпизоды из жизни султана. Махер говорит, где-то в конце процессии должен быть сам государь, да благословит его Всевышний, но Омир видит лишь прислужников, знамена, музыкантов с кимвалами и барабан, такой огромный, что два мальчика бьют по нему каждый со своей стороны.
Визг дедовой пилы, чавканье жующего жвачку скота, блеянье козы, тявканье собак, журчание ручья, пение скворцов и мышиный шорох — месяц назад Омир сказал бы, что родная лощина переполнена звуками. Однако там была тишина в сравнении с этим: стуком молотков, звоном колокольцев, криками, гласом труб, стоном веревок, ржанием лошадей. Омиру кажется, что у него лопнут уши.
Наконец рожок издает шесть коротких нот, и все смотрят на помост, где поблескивает полированная махина. Человек в красной шапочке залезает внутрь и пропадает целиком. За ним лезет другой с куском овчины, и кто-то у подножия дерева говорит, они, мол, забивают порох, хотя что это значит, мальчикам невдомек. Оба человека вылезают наружу, и на их место отправляется кусок гранита, обтесанный в форме шара; его подкатывают к махине и сталкивают внутрь вдевятером.
Скрежет, с которым шар скатывается в наклонную бронзовую трубу, доносится до Омира над головами зрителей. Имам читает молитву, звенят кимвалы, поют рожки. Человек в красной шапочке заталкивает в отверстие на заднем конце махины что-то вроде сухой травы, подносит к этой траве горящую свечу и спрыгивает с платформы.
Зрители затихают. Солнце уже клонится к горизонту, и на поле вдруг становится зябко. Однажды, говорит Махер, в его родную деревню пришел чужак, объявивший, что умеет летать. Весь день на вершину холма стекался народ, а чужак время от времени говорил: «Скоро я полечу» — и указывал вдали разные места, куда может полететь, а затем принимался ходить, взмахивая руками. К закату собралась большая толпа — такая большая, что не все могли его видеть, и чужак, не зная, что делать, спустил штаны и показал всем зад.
Омир смеется. На помосте люди снова суетятся вокруг махины. С неба сыплются редкие снежинки, люди в толпе переминаются, в третий раз звенят кимвалы, а на краю поля, откуда, возможно, наблюдает султан, порыв ветра встряхивает сотни конских хвостов,
