- А как же, - усмехнулась она, - конечно, я виновата! Виновата, что послушалась тебя и сделала аборт, виновата, что не до конца отравилась... Умная бы тебя отравила, а я, дура, сама травиться кинулась...
- Но теперь-то у тебя, я гляжу, - он провел рукой сверху вниз, указывая на ее норковую шубу, - все о,кей!.. Ты, вроде, тогда за Серегу Кислова замуж вышла. Теперь, видать, не с ним живешь?
- Почему это видать? Я уже пятнадцать лет Кислова...
- Неужели это он тебя так одел? - удивился, перестал жевать бомж. Неужто выбился? Неужто депутат?
Людмиле Васильевне захотелось повернуться и уйти. Она чувствовала себя так, словно ее окатили холодной водой. Противна стала себе самой. До чего же она была слепа, глупа! Как она могла любить этого человека, для которого ничего на свете не существовало никогда, кроме собственного наслаждения. Но она почему-то задержалась у стола и сказала, сама не понимая, зачем говорит:
- Он строитель, он, если ты помнишь, пришел в институт со стройки. Распределились мы в деревню, два года учителями работали, потом его в райком комсомола взяли, оттуда в Москву направили учиться в Высшую комсомольскую школу. А там реформы... Сережа умница, работать любит...
- А ты? - глядел на нее бомж без всякого интереса.
- Я в деревне была учительницей, в районном городке - учительницей, и теперь в Москве - учительница... Учительницей и умру, другого мне не надо!.. А вот и Сережа! - увидела она мужа с такой радостью, нежностью, неожиданно охватившей ее, будто она не видела его года два. Еле сдержалась, чтобы не броситься навстречу.
Сергей в собольей шапке, в распахнутой дубленке так, что виден был темно-зеленый костюм с галстуком, шел уверенно, быстро, легко, спешил к ней, к сыну. За ним еле поспевали двое таких же хорошо одетых мужчин, вероятно, провожали его новые тамбовские партнеры. Сергей показался ей таким высоким, красивым, родным, что сердце захолонуло.
- Неужто это Серега Кислов? - разинул рот бомж.
- Стой здесь тихо, - сказала Людмила Васильевна с раздражением, доставая из сумочки сотенную бумажку, - а то он тебе... - она хотела сказать "крылья обрежет", но запнулась и быстро проговорила: - враз рога обломает!
Она протянула ему сто рублей, и вдруг ей очень захотелось, чтобы он оттолкнул ее руку, не взял у нее денег, захотелось так, что защемило сердце, но бывший Андрейка быстро схватил бумажку, скомкал и как-то воровато сунул в свой карман. Людмила Васильевна с каким-то непонятным облегчением шагнула навстречу мужу. Сергей увидел ее, широко и радостно улыбнулся, кинул взгляд в сторону буфета, бомжа, удивленно спросил:
- Кто это?
- Какой-то бомж! - легко ответила она. - Я кофе пила, а он пристал: дай десятку, пришлось дать!
- Ну и умница! - обнял ее за плечи Сергей. - Кофейку захотелось?
- Кофе тут такой противный, - прижалась он к нему нежно, и они пошли к кассе. - Андрейка сам билет берет, - сказала она.
Ночью в купе она тихо плакала на своей нижней полке, отвернувшись к стене, плакала легкими слезами. Ей казалось, что она вернулась домой из какой-то далекой страны, где была в добровольной ссылке по собственной глупости, по какому-то непонятному капризу, из-за чего ее самые близкие и любящие ее люди, сын и муж, невинно страдали, и теперь ей страшно было жалко их, хотелось каяться перед ними, встать на колени, целовать их и каяться! "Господи, Господи! - повторяла она про себя. - Прости меня, простите все! Как я глупа, как глупа!"
10 января 2000 г.
