- Четыре сотни, - говорю.
Он усмехнулся в фуфайку, но ничего не сказал.
После шампанского останавливаемся часто. Девушка в очках спускается из бельэтажа, подаю руку. Пальчики холодные.
- Спасибо. - Взмахнула крылышками и по тропинке.
- Туда не идите, - говорю, - там бабушка.
Очень раскрепощенная бабушка, приседает, где попало, я на нее чуть не упал.
При ней муж, не старые еще, чтоб совсем наплевать на приличия. Что это, местечковость или в знак протеста?
Девушка рассеянно прогулялась, лесок чахлый, много мусора, пыльные кульки валяются. Веточку отломила, бросила, гадко.
- Сколько он вам дал? - спрашиваю.
- Кто? Четыреста с чем-то.
- Плюс мои четыреста. На месяц в Алупке хватит. Отстать не хотите?
- А почему именно в Алупке?
- Там есть где остановиться. Товарищ снял комнату с видом на Ай-Петри. Между прочим, Меркуцио играет.
- Он в Алупке на гастролях?
- Он там меняет рубли на купоны, но не ломщик. А вообще в двух театрах играет.
На остановке у родничка не вышла.
- Сколько стоим? - спрашивают.
- Мы опаздываем. - Водитель лягнул колесо.
Куда опаздываем? Можно пересечь границу за сутки, а можно за полчаса.
Углубляюсь в кусты, слышу, ветка хрустнула, автолюбитель дружелюбно побрызгал под елочку.
- Сарай наш, - говорит, - завелся.
Присматривает, а может, разговор мой с барышней подслушал.
Дверь закрылась, водитель просит:
- Посмотрите, все ли есть.
- Все, все.
Только тронулись:
- Стойте! Деда с бабкой забыли.
Ту самую парочку без комплексов.
- Вы же всегда дольше стояли, - говорит бабка вместо извинений.
Нигде в мире нет такой армии опоздавших. Опоздания планируются, на них рассчитывают. Если я опаздывал, то всегда кто-нибудь сдавал билет.
Один даже предъявил билеты всего вагона. Он в Кургане задержался у газетного киоска, стал листать "Новый мир", увлекся, а поезд ушел. Дежурный говорит ему:
"Подождите, вы не один".
Опоздавший: "Извините, не могу ждать, я проводник". А под мышкой у него сумка с билетами и "Новый мир". Оказалось, студент-заочник. "Моя тема, - говорит, - Брюсов".
Или представьте, опаздывает водный пассажир. Буксиры отлепили судно от стенки, уже метровая полоса воды, а он догоняет с чемоданами. Матросы из ласт-порта, выреза в борту, кричат: "Прыгай!". Пароход не поезд, человек и прыгает с трап-сходней, но не успевает пригнуться, ударяется лбом о корпус судна и летит на бетонный причал вместе с матросом, не отпускает его. Высота метров семь. Я видел это с борта другого судна.
Те, кто на ПМЖ, уложили детей и на них спят. Справа зарево в небе, объезжаем большой город. Разбитая дорога, как последнее проклятье, домишки вплотную, не отстают, будки, будки, непрерывный пригород без города. Кто-то горбатится под козырьком заведения, допивает ночную водку.
Двенадцатый час. Кажется, скоро. Повороты, встречные фургоны с ревом толкают воздух, чужие номера, наши изношенные легковушки просели, еще прицепы тащат. И сетка, навес-модуль, прожектора, строгость, волокита под видом порядка.
- Чья собака? - спрашивает таможенник.
Евроюноша предъявляет штампы прививок. Питбуль проснулся, но плетется неуверенно, от таблетки его пошатывает. С прививками все в порядке, а у хозяина просрочена виза. Разбили голову, ограбили, лежал в киевской больнице.
Звонил из больницы в посольство. Сказали: "Предъявите выписку из больницы, там пропустят". Теперь ему надо ехать во Львов в консульство.
Снова лезем в голубятню. Надоело. Какие-то бесполезные огни в камышах, кусты щетинятся, столбы, шесты и столбики, ничейность и снова резервация.
Неувязка с детьми. У кого-то не записаны дети в паспорте или записаны не те.
Предъявляют сонных детей.
- Проше отвожць торбэ, - говорит таможенник. Передали блок сигарет и сразу: - Проше, пани, до машины.
Автолюбители разлили в темноте "Распутина". Открыли что-то острое, намазали на хлеб.
- Вы к нам не присоединитесь? - спрашивают.
Отказываюсь, хотя хочется есть. Девушка в очках тоже отказалась, ей всучили апельсин.
Водитель пришел собирать плату за проезд. Мой молчаливый сосед рассчитываетя марками, похоже, не первый раз катается. Мало ли, с собакой же высадили.
Очередь машин уже оттуда. Пятеро в спортивном провожают сарай глазами, лица злобные. Ночная охота.
Сосед даже не оглянулся.
- Один коллектив тоже собрался в Голландию за машинами, - рассказывает. - Из Житомира. Наняли автобус, проехали километров восемьдесят. Ночь. Лес. Поперек дороги две машины, и ребята с калашниковыми.
Едем через городок. Загулявшая парочка. Улицы освещены, непривычно. Теперь совсем все.
Опустил спинку кресла. Харьковская мамаша-бабушка назад токнула:
- Вы же меня придушите! - Поднимаюсь, сдвигаю рычаг, уложил. - Вот тоже наказание, - говорит. - А назад как?
- Скажете, - говорю, - я вас подниму.
- Вы не спите? - спрашивает сосед. - В первый раз?
- Да, - говорю.
Был когда-то в Бременхафене, в Гамбург заходили. А что я там видел? Всегда спешили, кому-то на вахту. Завернули с двумя матросами в порномагазин, а наша уборщица осталась ждать. Выходим, ее нет. Сидит в скверике, плачет, стыдно ей.
Купили мороженого.
- А вы далеко? - спрашиваю.
- До Хамма. Я машины перегоняю.
- Пошлину не увеличили?
- Если будет совсем не выгодно, пойду подработаю... гробовщиком. - Он улыбнулся. - Вообще-то я медик.
- В коллективе, наверное, перегонять спокойнее?
- Как эти? Им четыре машины надо выбирать, а мне одну. Подержанные оптом не продают.
А зря. Почему бы "опели" не продавать на вес, как списанные пароходы? Я на одном таком плавал. Англия продала его по металлоломным ценам Панаме, а мы перекупили и до сих пор эксплуатируем. Турбоход назывался "Кармания", переименовали в "Собинов".
- Не опасно? - спрашиваю.
- Я на ночь в села сворачиваю, подальше от трассы. Меня немецкая полиция больше ограбила, шестьсот марок штраф заплатил. Потом за Познанью свои остановили. "Даешь сто марок? - спрашивают. - Да или нет?" И монтировкой по капоту.
Светает. Катовице. Трамвай идет рядом с автобусом, ноздря в ноздрю, обогнал даже. Остановились у бензоколонки. Девушке в очках тоже не спится. Зовут Майей, филолог, едет к бывшему мужу.
- Садимся, - говорит водитель. - В Берлине кто выходит?
- Я выхожу, - Майя поднимает ручку, как на уроке.
- Тогда, - говорю, - у меня к вам просьба.
4
Котю Любовича вызывает Ганновер Последняя лесная стоянка перед границей. Магазинчик сувениров с германской ориентацией. Взвод пенопластовых Санта-Клаусов, самые рослые со спаниеля.
Приседавшая бабушка устроилась с мужем за столиком кафе, сало режут, чеснок лущат. В бутылке из-под "Лимонной" что-то густое, наверное, кисель. Все с нетерпением ждут, когда хозяин их прогонит. Снова в будках исподлобные взгляды. Поляки действительно нас ненавидят, или у меня уже комплекс?
Посещавший в очках что-то вкручивает автолюбителям, сыплет немецкими названиями, везде он был.
- С нового года автобаны будут платными, - говорит.
- Так какая у вас просьба? - спрашивает Майя.
- Отнести рукопись в издательство. Если, конечно, вас это не затруднит.
- В какое?
- Адрес на папке.
В автобусе развязала папку, близоруко заглянула в середину, полистала.
- Это ваша? А почему в немецкое издательство?
- Чтобы очернить самое святое и вернуться эмигрантом.
- Можно почитать?
- Если не будете менять знаки препинания. Одна знакомая медсестра добавляла мне запятые.
- Ваш приятель действительно выбросился за борт?
- Да, был такой случай.
Едем через немецкий лес.
- Чувствуете, какая дорога? - спрашивает посещавший.
Я не чувствую. Автолюбители открыли новую бутылку "Распутина". Кто-то проснулся и спросил:
- Мы где?
Проспал Польшу.
Первая физиологическая остановка в Германии. Охи, ахи после даммен туалета.
- Там голубая вода. Вы видели?
На стоянке много машин. Автолюбители хищно топчутся, заглядывают под рамы.
- За Висбаденом бензин дешевле, - сообщает бывавший. Он уже изучил расценки на табло.
- Это последняя остановка, - напоминает водитель.
- Можем обменяться адресами, - предлагаю Майе. - Ваш бывший не читает письма?
- Он вообще ничего не читает, он добытчик.
- Добытчики обычно читают разные полезные брошюрки.
- Он безработный добытчик.
Дорога расширилась, рядом укатанная насыпь будущего автобана, рабочие в ярких комбинезонах.
Снова восторги:
- Они под плиты стелят войлок!
- Это еще что. Посмотрите... - В очках активизировался.
Дома пошли, унылые, типовые, три этажа или четыре, в покатой крыше закругленные окна, как световые люки на судах.
- В таких вот живут гастарбайтеры, - говорит доктор.
- Это уже Берлин? - спрашиваю.
- Да, кажется.
Город начинается нерешительно. Траншеи, трубы. Дети резвятся в котловане. Все дети любят стройки. Что за детство без стройки или развалки?
