- Дела-а! Повезло нам, - сказал он. - У тебя кумпол-то не с дырками? Тогда слушай. В прошлом годе с Кона Олешем в Гайны съездили. Дело, брат, было тоже в горах. Смекаешь? Лесозаготовителям везли его. Ну и вот, значит, так. Есть до смерти хочется, а какую такую баранину? Тогда я и говорю: "Олеш, давай-ка сварим горошницу". - "Так ведь горох-то того... убавится", - отвечает мне Олеш. Человек он, сам знаешь, маленько тронутый, голова у него вовсе без всякой выдумки. Ну, да ладно. Я, Степанко, возьми да и открой ему один секрет.
- Высыпал горох и в мешок добавил песку?
- Эка ты! Тоже - песку! Воды налил! Бухнул сколь надо, и дело с концом. Горох любит воду, набухает. Сколь ни лей, все сожрет. И никакого изъяну. Вот сейчас...
Едал Степанко когда-то горошницу, едал. И говорить нечего - вкусна штуковина. Известно ему и то, что горох уважает влагу, набухает. И если взять из мешка с котелок, то вряд ли кто заметит. Наверняка никто не заметит. Догадливый Митюбаран сообразил.
Слюнки потекли у Степана, перед глазами круги пошли. И видения разные начались. Всплыла из воздуха плутовая рожица брата: "Везет тебе, Степанко, беда как везет! Почему меня с собой не взял? Вот бы налопались горошницы!" - "Но ведь горох казенный..." - замялся Степанко. "Чепуха! Чепуха! Нынче все мы казенные!"
Это верно, все мы казенные нынче. И горох, и лошадь. И даже сам себе не свой... Так как же?
- Сегодня для хорошего почину сварим горох с моего воза. На всякое дело рука у меня легкая. А завтра... коли захочется... сварим с твоего воза. Горошница получится дай боже, - говорил Митюбаран.
- В прошлом году, говоришь, все гладко было?
- Шито-крыто.
- Так-то неплохо бы, - задумчиво сказал Степанко.
Опять Сашкина рожа выплыла, улыбнулась ободряюще: "Везет тебе, Степанко! И не трусь. Помнишь, как в прошлом году на бабкином огороде паслись? Брюкву слямзили, огурцов перепробовали. Думаешь, догадалась бабка Анисья? Черта с два! Ничего она не заметила. Сойдет и сейчас. Подумаешь, с полкотелка гороху взяли. Капля в море. Даже меньше капли".
Но вот в тумане какая-то новая фигура неожиданно замаячила. Все ближе, ближе к Степанку подходит. Мужичок вроде. Кто такой? Худой он, бледный, впалые щеки обросли щетиной. Господи, да это же Кадуля Терень! "Сгинь, сгинь, нечистый дух! Тьфу!" - прошептал Степанко.
Вот лешачье наваждение! Откуда взялся? Кадулю Тереня, квелого мужичка, придавленного всякими болезнями, нынче судили в Лобане. Украл семенной пшеницы на севе, и увели его милиционеры куда-то, говорят, дали немалый срок. И вот, пожалуйста, из тумана маячит. Можно подумать, убежал из тюрьмы.
На лбу испарина выступила, ноги подкосились. Чтобы избавиться от наваждения, Степанко быстро провел ладонью по лицу, глаза продрал. Нет никого в тумане - ни брата, ни Тереня. Один Митюбаран возится у телеги, какую-то песенку мурлычет.
- Сейчас мы соорудим. Хо!
- Не надо, Митя! Не надо горошницы.
- Ты сыт?
- Сыт я, Митя. Не хочу есть.
ССОРА
Не соврал Степанко, правду сказал. Есть и в самом деле расхотелось. С перепугу, наверное. Спасибо Кадуле Тереню, образумил, не дал сгинуть. И легко стало, будто стопудовую глыбу с плеч сбросил. "Казенный горох - это не брюква из чужого огорода. Понимать надо, дурак!" - пристыдил себя паренек.
Нехорошими словами обругал он себя за минутную слабость, червяком обозвал, скотиной. И когда окончательно избавился от наваждения, твердо решил: что бы там ни случилось, а казенный горох трогать не будет.
Ни в коем случае. Ну его!
- Струсил? Вроде не из того десятка? - усмехнулся Митюбаран.
- Не струсил я, Митя. Просто есть не хочу. И еще... сцапают...
- Черт нас поймает! Не впервой.
Степанко еле стоял на ногах. А Митюбаран уже курочил воз, поднимал мешок. Он поставил его на попа, точно подушку. Он был сильный, этот человек. И ловкий. Не прошло и секунды, как мешок был развязан и перед Степанкиными глазами матово блеснули в темноте крупные белые горошины. Митюбаран зачерпнул из мешка полный котелок. И он, конечно, сварил бы. И вылил бы в мешок сколько надо воды. Но Степанко вдруг дернул его за рукав, показал в сторону леса.
- Идет кто-то. Сплавщик, поди, - сказал тихо.
- Где? Кто?
- Вон, за кустами.
Митюбаран быстро высыпал горох обратно, завязал мешок, свалил его и проворно накрыл брезентом. Спрыгнув с телеги, прислушался. Вокруг тихо. Только лошади звучно мурскают сочную травку да где-то не совсем в урочный час тревожно прокрякала утка.
- Где ты увидел сплавщика? Померещилось?
- Мне, Митя, отец вспомнился. Он ведь на войне, солдат. Что, если нальют отцу горошницу, а она, горошница-то, из гнили? Что он обо мне подумает?
- Кто подумает?
- Да отец, кто же еще!
- Болван ты.
Митюбарана точно подменили. Он в течение минуты буравил Степанка острыми злыми глазами. При этом как-то странно, быстро-быстро перебирал ногами, вертел головой. Ни дать ни взять баран.
Степанко струсил. "Сейчас забодает!"
- Вот что, дружок, - растягивая каждое слово, внушительно начал Митюбаран. - Человек ты еще сопливый, только вылупился, и умишка в твоей дырявой башке нет ни грамма. Ты думаешь, со мной можно шутить?
- Какие шутки? - оборвал его Степанко. - Мне еще Кадуля Терень вспомнился. Хорош я буду солдатский сын, если за воровство, как этого Тереня, в тюрьму посадят.
- Дурак он был, этот Терень. Ты думаешь...
- Ничего я не думаю.
- Расскажешь? Значит, донесешь?
- Зачем доносить? Мы просто не возьмем горох, вот и все.
Митюбаран был страшный. Степану показалось, что тот обязательно полезет драться. И он приготовился к отпору. "Ударю в живот - и свалится". Но Митюбаран драться не стал, ворча себе что-то под нос, пошел прочь. Он как-то сразу сник и бормотал глухо:
- Дурак ты. И более ничего. Давай спать.
- Давай спать, - согласился Степанко.
ВОТ ТЕБЕ И КУДЫМКАР
Когда он проснулся, над широкой рекой уже низко летали утки, а в небе, на стороне Лобана, во весь свой позолоченный лик сияло ярко-красное солнышко. Со стороны реки тянуло приятной, мягкой сыростью, там в осоке квакали лягушки, плескались шустрые рыбки. Туман уже растаял, но на стебельках трав еще блестели бусинки росы.
Степанко не сразу заметил, что на реке он один. Глянул туда, глянул сюда, а Митюбарана и след простыл. На том месте, где вчера стояла телега, была только измусоленная трава да чернел свежий конский навоз, сплошь покрытый мухами. "Оставил! Неужели оставил?" - испугался Степанко и не помня себя бросился к лошади.
Он быстро и ловко запряг Сырчика, выехал на дорогу. По всем приметам, Митюбаран уехал только-только: примятая колесами трава не успела еще распрямиться, следы не покрылись росой. И Степанко решил во что бы то ни стало догнать подлеца. Что ни говори, а лошадка у Митюбарана справная, куда сильнее Сырчика, и, в случае, если понадобится подниматься на крутую гору, Лысанко поможет потянуть тяжелый воз.
Надо догнать! Но как?
Степанко щелкнул хлыстом, и отдохнувший за ночь Сырчик запрядал ушами, заметно прибавил шагу. Несколько километров шел бойко. Кажется, и ему хотелось быстрей догнать товарища, - одному скучно...
Позади осталась какая-то худенькая деревенька, точно вымершая, - без собачьего лая и петушиного пения. Подвода взобралась на холм. Окрест виднелись небольшие рощицы, перелески, поля. Впереди по холмам и полям бесконечной лентой вилась серая пыльная дорога. До боли напрягая зрение, Степанко силился увидеть на ней одинокую подводу, надеялся заметить Митюбарана. Но дорога, насколько хватало глаз, была безлюдна. Митюбаран, видимо, катил уже где-то за холмами.
Нет, кажется, не догнать.
Оставил Митюбаран Степанка. А председатель Ошкоков говорил, что Митюбаран - человек надежный, в случае чего, поможет. Вот тебе и помог!
Сырчик! Сырчик! Ты не останавливайся, шагай бодрее, Сырчик!
Солнышко, уймись! Хоть на часок спрячься за облака - без тебя жарко!
Степанко одиноко постоял на холме, в тоске долго смотрел в сторону Кудымкара. Затем оглянулся назад. За рекой Косой в утренней дымке чернела одна тайга. Родной Лобан был уже далеко.
Чем быстрее хотелось ехать, тем медленнее шагал Сырчик. И денек выдался куда жарче вчерашнего, до невозможности душный и знойный. На небе ни единого облачка. Там беспрестанно пылает солнце, ошалело кидает на землю невыносимую жару.
Эх, хоть бы небольшой дождичек брызнул!
Выбьется из сил Сырчик, станет.
Вот впереди опять виднеется деревня. Рядом с ней большой холм, круглый, точно каравай. Сумеют ли подняться? Если не хватит силенок у лошади - беда.
Еще далеконько было до холма, а коняга уже сгорбился.
- Но-но, Сырчик, давай! - крикнул Степанко, толкая телегу сзади.
Заскрипела дуга, струной зазвенели отосы-расчалки. Под тяжелыми колесами противно заскрежетала мелкая галька.
- Сырчик, давай, Сырчик!
Половину горы Сырчик осилил, поднялся не останавливаясь, затем как-то отрешенно мотнул головой и, сделав еще полшага, остановился.
