- Сырчик, давай, Сырчик!
Половину горы Сырчик осилил, поднялся не останавливаясь, затем как-то отрешенно мотнул головой и, сделав еще полшага, остановился.
Тяжелая телега тотчас потянула обессиленную лошадь обратно, пришлось пихнуть под задние колеса камни.
Ну вот и все. Вот тебе и Кудымкар!
Степанко навалился на мешки, часто задышал.
А в голове ни одной доброй мыслишки, все завертелось, закружилось, к горлу комок подступает. От обиды на Митюбарана сердце сжимается.
Растерялся Степанко.
ПИКАН РАСТЕТ ВСЮДУ
В самый полдень, когда солнце палило особенно немилосердно, Степанко завернул на обочину и у широкого извилистого лога распряг Сырчика. Бедная лошадь тяжело дышала, бока ее так и ходили ходуном, все мохнатое тело было в хлопьях пузыристой грязной пены.
Над лошадью столбами гудели кровожадные слепни и прилипчивые мухи, но Сырчик стоял не шелохнувшись. Он не мотал головой, не хлестал по бокам длинным хвостом. И это особенно встревожило Степанка.
- Бедный ты, бедный мой, - говорил он, обтирая бока Сырчика пучком травы. - Тяжело нам с тобой, шибко устали. Но ничего, все будет хорошо.
Степанко снял с лошади седелку, сбросил хомут. И тут же сокрушенно вздохнул: войлок хомута от лошадиного пота промок насквозь и задубел. А это плохо. Задубевший войлок может до крови натереть Сырчику холку - тогда пропало дело.
- Ну, Сырчик! Ты давай ешь. Глянь, какая трава-то вокруг, любо-дорого. - Он говорил все это громко, стараясь вместе с конем успокоить и себя.
Сырчик и ухом не повел. Тогда Степанко достал из-под мешков свою заветную котомочку с солью, развязал ее дрожащими руками и высыпал на ладонь несколько щепоток. Соль, это всякий знает, для уставшей лошади слаще пряника.
Осторожно, чтоб не обронить ни крупинки, Степанко поднял ладонь к губам Сырчика. Лошадка слабо пошевелила отвисшими губами, потянула горячими ноздрями. И тогда парнишка быстро накрыл ладонью Сырчику рот, начал тереть ему губы. Лошадь резко встряхнула головой, стала облизываться. Шершавым и твердым, как подошва, языком она вылизала ладошку хозяина, покачала головой, будто сказала спасибо.
- Ну вот и хорошо, вот и хорошо, Сырчик, - обрадовался Степанко. Сейчас я поведу тебя к самому логу. Там трава мягкая, сочная. Там должен и ручей быть. Чего еще надо?
На дне оврага действительно журчал неширокий ручей. И трава между кустами росла сочная, по пояс человеку. Но эта трава болотная, для лошадей малосытная. Надо нарвать клеверу. Клевер - это для всех животных наилучшая трава. Нынче зимой, когда Степанко работал в лесу, лошадям не давали ни грамма овса, а они знай себе возили и возили с утра до позднего вечера тяжелые лесины. А почему? Да только потому, что вдоволь давали добротного клеверного сена. И весной, во время сева, лошадей тоже подкармливали запаренным клевером. А то бы, хоть убей, не вспахали ни одного гектара.
Клеверное поле было рядом, и Степанко за малую пору нарвал порядочную ношу, приволок в овраг, бросил под ноги Сырчику. Лошадь снова мотнула головой, точно опять сказала хозяину спасибо.
Сырчику хорошо. Еда вот она, под ногами.
А что делать самому, когда хочется чего-то пожевать и нет у тебя черствой корочки? Последний кусочек хлеба Степанко умял еще вчера. Сегодня с утра во рту не было ни крошки. И конечно, в животе давно играла настоящая музыка. Там беспрерывно что-то ныло, что-то дребезжало и урчало. "Пожалуй, действительно хапну гороху. Не выдержу..." - подумал паренек.
- Не надо думать о еде, к черту! - громко сказал он.
Надо думать о хорошем, о светлом, тогда и есть расхочется.
О чем таком светлом? Что радостного было в жизни Степанка?
Оказывается, было. Вспомнились довоенные летние вечера, шумные да веселые. Бывало, выйдут за околицу парни и девчата, заведут хоровод и ну же распевать песни. На околице они поют, а в лесу, под Журавкиной горой, другие парни да девчата разливаются - эхо так и гудит волнами, откликается озорно, дразня поющих.
Незадолго до войны Степанко тоже начал выходить на гулянки. Выходил, признаться, не своей волей - девчата заманивали. Тогда мал был Степанко, худенький такой да угловатый, а на гармошке лучше его в Лобане играть мало кто умел. Еще в школе научился играть частушки, после как-то незаметно, вроде бы мимоходом, стал играть песни. И как вечер, так и бегут к нему девчата, известные в округе мастерицы попеть да поплясать. А Степанку что - приглашают, так надо идти. Выйдут за деревню с гармошкой, сначала свою любимую поиграет, "Как родная меня мать провожала", а там и за новые песни примется. И загорается за Лобаном, на зеленом пригорке, настоящий праздник.
...Вспомнилось все это Степанку, вроде бы легче стало. А есть не расхотелось. Наоборот, еще сильнее засосало под ложечкой. В голове непонятный гул, вискам больно.
Тишина вокруг. Только Сырчик, переморенный и усталый, хрумкал клевер. Он ел сначала беззвучно, будто одними губами, затем вдруг громко зафыркал, а чуть погодя стал изо всех сил обхлестывать бока хвостом. Это хорошо. Степанко любовно похлопал коня по высохшему крупу, с телеги взял котелок и спустился к ручью. Что бы там ни было, а надо зачерпнуть воды, развести костер и вскипятить хотя бы чай. "Вот нарву себе побольше клеверных куколок, запарю в котелке и слопаю. А что? Клевер - это белок. Насолю - и съем", - думал он. И еще он подумал о том, что горох тяжело везти, лучше бы камни, что ли. Или, скажем, чурки березовые...
В траве вдруг он заметил знакомые, узкие, точно луковичные перья, листочки, растопырившиеся веером на сочном стебле. Пикан! Да это же как раз то, что требуется! Пикан, конечно, трава, но не такая уж простая. Знаменитая, в общем, трава, ничего плохого не скажешь. Председатель Ошкоков на все лады хвалил ее. До того нахвалил, что девчата частушки сочиняют. Ха!
Перед всем честным народом
Разливался, как баян:
- Слаще хлеба, слаще меда
Знаменитый наш пикан!
Улыбнулся Степанко, развеселился опять и сам не заметил, как запел у ручья:
Слаще хлеба, слаще меда
Знаменитый наш пикан!
Вода есть, котелок - вот он, спички в кармане. На лужку, у старого остожья, полно бросовых гнилых жердей - эти на дрова пойдут. У лога в траве растет пикан. Нарвать, сварить - чего же еще надо? Ничего больше не надо. Хорошо, что вчера не поддался на уговоры Митюбарана. Казенный горох он не тронет. Он заставит себя думать, что в мешках вовсе не горох, а камни. Так лучше.
А солнце сияло, весело подмигивало ямщику: не трусь! Будем живы - не помрем.
"ШПИОНЫ!"
Колеса монотонно стучали по каменистой дороге. Под колесами скрежетала мелкая галька. Бренчали железные подвески на узде, скрипела дуга.
Над лесом - пармой - бледно светилась молодая луна. Куда-то плыли легкие облака, и Степанку казалось, будто луна, покачиваясь, несется ему навстречу.
Степанко был доволен собой: сообразил-таки покормить лошадку днем, в тени. На дневной жаре она после первых шагов выбилась бы из последних силенок, запыхалась, изошла потом. А сейчас шагала бодро. Видимо, и клевер помог.
Скрипела в ночной тишине дуга, стучали по твердой дороге колеса.
А Степанко думал. Он думал о матери, об отце, о братишке и сестренке и снова о матери. Худо живется ей нынче, очень даже худо. Но она все-таки дома. Дома и стены помогают. А вот как живется отцу там, на войне, где ухают снаряды и трещат пулеметы? Страшно, наверное, на войне, беда как страшно. А может, за два года уже привык и ему все нипочем? Кто знает. Отец об этом почему-то никогда не пишет.
Долго обо всем размышлял Степанко. И даже вздрогнул, когда недалеко от себя вдруг услышал человеческий голос:
- Быстрей, быстрей водите! Шнель!
Глянул Степанко и растерялся. Совсем близко, у телеграфного столба, возились люди. Три мужика занимались каким-то совершенно непонятным, даже очень странным делом: один командовал, а двое - подумать только - пилили столб! Зачем?
Вредители! Так и есть вредители! А может, даже шпионы. Никогда себя трусом не считал Степанко, но тут лоб моментально затянуло липким потом, сердце замерло. Шпионы! Подпиливают телеграфный столб, связь нарушают. И что будет, если заметят Степанка, если сцапают?
- Быстрей, говорю, быстрей! Шнель! - крикнул опять старшой. - Шнель!
Все-таки шпионы ли? Откуда им здесь взяться? Какая корысть забросит их в парму? Нет, здесь что-то не так. Эти люди наверняка просто ремонтники, заменяют подгнивший столб новым. Да, да, наверняка ремонтники.
- Но-но! - крикнул Степанко на Сырчика и щелкнул плетью.
Незнакомые люди тотчас обернулись.
- А-а, наконец-то! - обрадованно заговорил старшой. - Подъезжай, подъезжай, чего стал?
Пильщики бросили свой инструмент, выпрямились. А их командир, плотный пожилой дядька с длинными усами и давно не бритыми щеками, уже шел к Степанку навстречу.
Одет он был в военную форму, с погонами рядового, на ремне торчала кобура. А во рту какая-то загогулина, "козья ножка", что ли?
