уменьшения выкройки они подошли бы и ребёнку. Разумеется, я тоже всегда была опрятно одета и умыта, в отличие от прочих маленьких голодранцев из нашего переулка. Впрочем, несмотря на свой возраст, бабушка всё равно считалась всего лишь «швеёй», к которой можно обратиться лишь с самыми простыми, повседневными заказами. В городе было две «настоящие» портнихи, соперничавшие друг с другом за право обслуживать самых богатых и модных дам. Каждая держала ателье и по несколько помощниц. Каталоги выкроек, а иногда и сами ткани они получали прямиком из столицы, и сшить у них платье стоило целое состояние: на эту сумму мы с бабушкой могли бы безбедно прожить года два, если не больше.
А вот глава одного знатного семейства, адвокат Провера, для балов и прочих церемоний заказывал жене и обеим дочерям вечерние платья прямиком из Парижа – редкая экстравагантность, поскольку, как хорошо знали в городе, во всем остальном, включая собственный гардероб, адвокат Провера был крайне скуп, хотя и обладал одним из крупнейших в округе состояний. «С жиру бесятся», – вздыхала бабушка, в молодости служившая у родителей его жены, не менее богатых землевладельцев, выписавших для единственной дочери, Терезы, всё из того же Парижа огромное приданое, достойное наследницы какого-нибудь американского миллионера, и задаривших молодожёнов поистине королевскими подарками. Но их зять, видимо, готов был тратиться только на красоту и изящество женщин, а не свои собственные: как и прочие знатные синьоры, адвокат заказывал себе костюмы у местного портного-мужчины, работавшего совсем не так, как мы, – другие ткани, другой крой, другие способы отделки... Даже правила для подмастерьев – и те другие. Женщины в «мужской» области не работали – уж и не знаю почему, но эта традиция уходила вглубь веков: вероятно, благопристойность не позволяла им касаться мужских тел, даже для того, чтобы снять мерки. В общем, это были два совершенно разных мира.
Грамоты бабушка не знала: в детстве школа казалась ей непозволительной роскошью, так что научить меня читать она попросту не могла, как бы ни хотела. С другой стороны, мне в любом случае пришлось бы помогать ей, посвящая всё своё время работе, – ведь альтернативой, о чём она мне постоянно напоминала, был сиротский приют, где я, конечно, научилась бы читать и писать, но жила бы при этом, как в тюрьме, часто простужалась, ела плохо и мало, а после, в четырнадцать, когда меня выставили бы на улицу, только и могла бы, что наняться в прислуги. Но жить в чужом доме... Руки, вечно озябшие от холодной воды или обожжённые кастрюлями и утюгами, да ещё подчинение, ежесекундное подчинение хозяевам, в любое время дня и ночи, без перспектив и надежд на лучшее? Обучившись профессии, я могла ни от кого не зависеть. Хотя больше всего (как она призналась мне много лет спустя, незадолго до смерти) бабушка боялась, что, нанявшись в служанки и ночуя под одной крышей с семьёй хозяина, я бы подверглась домогательствам – его самого или его сыновей.
«Уж я-то вполне могу за себя постоять!» – надменно заявила ей я. Тогда бабушка рассказала мне весьма печальную историю своей кузины Офелии, которая в ответ на приставания хозяина дала ему пощёчину и пригрозила всё рассказать жене, а тот, чтобы отомстить и предотвратить скандал, стащил из гостиной золотой портсигар и спрятал в комнатке, где ночевала Офелия. Потом он в сопровождении жены обыскал скудные пожитки несчастной горничной и, «обнаружив» портсигар, вмиг уволил её безо всяких рекомендаций. Синьора к тому же рассказала о произошедшем всем своим знакомым. Слухи быстро разнеслись по городу, и ни одна порядочная семья больше не взяла бы на службу «воровку». Офелии с трудом удалось устроиться судомойкой в остерии. Но и там у неё не было отбоя от пьяных посетителей, то и дело подкатывавших с непристойными предложениями и ссорившихся из-за неё друг с другом. Бывало, доходило и до драк, в которые вовлекали саму Офелию. Как-то её даже арестовали, и это стало началом конца. Законы Кавура и Никотеры о проституции были суровы: бедняжку поставили на учёт в полиции, а после третьей потасовки, в которой она и виновата-то не была, заставили зарегистрироваться в качестве проститутки, отправив в дом терпимости, где несчастная подхватила французскую болезнь и через несколько лет скончалась в больнице для бедняков.
Вспоминая эту историю, бабушка словно заново переживала тогдашний ужас. Она знала, как тонка грань, отделяющая достойную жизнь от полной страданий и стыда преисподней. В детстве она никогда не рассказывала мне об этом, даже наоборот, старалась сделать всё возможное, чтобы держать меня в полнейшем неведении обо всем, что касалось секса, включая связанные с ним опасности.
Но иголку и нитку, а также обрезки ткани, оставшиеся от заказов, бабушка начала вкладывать мне в руку очень рано. Подобно хорошей учительнице, она представляла это как новую игру. У меня была старая потрёпанная кукла из папье-маше, доставшаяся в наследство от одной из сгинувших кузин: той её, в свою очередь, подарила много лет назад одна синьора, у которой мать кузины служила приходящей горничной. Куклу я очень любила и ужасно жалела, что та вынуждена ходить обнажённой, выставив напоказ своё бумажное тело (по ночам бабушка раздевала её и прятала сшитую за день одежду.) Мне не терпелось узнать, как сшить хотя бы простенькую сорочку, платок, потом простыню, а после и халат; вершиной моих трудов стало, разумеется, элегантное платье с оборками и кружевным подолом – это было непросто, и бабушке в конце концов пришлось за мной доделывать.
Зато я научилась идеально обмётывать края, делая мелкие, совершенно одинаковые стежки, и с тех пор ни разу не уколола палец, не то кровь могла бы попасть на тончайший батист детской пелёнки или носового платка. К семи годам это стало моей ежедневной работой, и я была счастлива слышать: «Ты мне так помогаешь!» И действительно, количество получаемых бабушкой заказов от месяца к месяцу только росло, а наши заработки, пусть и понемногу, но увеличивались. Я научилась подрубать простыни (работа монотонная, зато позволявшая мне немного помечтать) и вышивать крестиком, хоть это и требовало больше внимания. Теперь, когда я подросла, бабушка позволяла мне выходить из дома одной (например, чтобы купить ниток в галантерее или
