только профессором и называет.
– Ой, какие они! Конечно, конечно, Лёша самый умненький! А на танцах как? Хвалят его?
– Да вот танцы ему не очень нравятся… там всё по счёту надо как-то ходить, а ему по-своему хочется. Думаю его забрать оттуда.
– Ну и правильно, если не нравится – зачем ребёнка мучить. Вот ещё – танцы!
Вера Ивановна, теребила полотенце, не замечая этого.
– Наташенька, а денюжку вам не надо? – Вера Ивановна повторила жест головой и плечами.
– Деньги всегда нужны. Если вам не жалко – не откажемся.
– Как же жалко, что ты. Для внучка чтоб мне жалко было? А когда к вам прийти можно будет?
– Ну, в субботу ко мне сестра приедет… давайте в воскресенье.
– Конечно. Давай. Наташ, а можно мне сейчас поговорить с Лёшенькой?
– Он мультик смотрит, вряд ли станет разговаривать.
И куда-то вне трубки голос крикнул: «Лёш, с бабой Верой будешь разговаривать?» и до Веры Ивановны донеслось звонкое: «Не-е-ет!»
– Ну, вот видите. В воскресенье придёте, поговорите.
– Да, да, конечно.
– До свидания, Вера Ивановна.
– До свидания, Наташенька… а как у него с письмом?
Но голоса в трубке больше не было. С маленькими телефонами даже не оставалось гудков, этого мягкого многоточия, к которому можно было бы прислушиваться. Сразу начиналась тишина – точка.
Вера Ивановна опять вздохнула. Сняла с чашки блюдечко и осторожно отхлебнула чай. Удивлённо повернулась к своему отражению:
– Надо же, остыл, пока разговаривали.
И благодарно улыбнулась.
Весна пришла в город ранняя. На глазах исчезали серые рыхлые островки, и к марту не осталось снега даже на теневой стороне домов. Люди с радостным удивлением надевали лёгкие ботинки (шагать по сухому асфальту в зимних сапогах было ещё удивительнее), тонкие пальто и куртки. В апреле многие выходили из дома в футболках; зацвела вишня.
В мае пошёл снег. Он не успевал лечь на землю и вскоре прекратился, однако за месяц температура не поднялась выше пяти градусов. В июне стало теплее; но небо затянуло пеленой. Вокруг всё стало серым, тусклым. Дождь шёл редко, лениво: по-настоящему не начинаясь, он не прекращался. Не было запахов летнего дождя: мокрого асфальта, мокрой пыли, и следующей за ними свежести, а может, не было сил остановиться и прислушаться: все пробегали по улицам быстро, согнув спины, лишь кивая встречным знакомым, хотя капли были такими маленькими, что их прикосновения почти не ощущались.
Заранее достав ключи из кармана, Ален юркнул в подъезд и в три скачка очутился возле своей двери. Недолго повозившись, нарочно громче скребя ключом, он вошёл в квартиру. Там было сумрачнее, чем на улице. На дверце шкафа висел мокрый Ленин плащ, на обувной полке стояли её ботинки, но свет не горел. Ален разделся и прошёл в комнату. В джинсах и чёрном джемпере Лена лежала, откинувшись на кровати и свесив ноги на пол.
– Привет! – весело окликнул Ален.
– Привет, – очень ровно ответила Лена, не поворачиваясь к нему.
Понимая, что на все вопросы Лена пока будет отвечать этим напряжённо спокойным голосом, он всё же спросил:
– Пойдём ужинать?
– Не хочу.
Ален переоделся и вышел из комнаты. Когда на кухне звякнула микроволновка, и он, обжигаясь, перенёс тарелку с супом на стол, зашла Лена, в домашнем костюме и с волосами, собранными в пучок. Она налила из-под крана воды и, оперев ступню одной ноги в бедро другой, прислонилась к мойке, прихлёбывая воду.
Зная, что ей тоже хочется побыть вместе, Ален попросил:
– Посиди со мной.
Лена села с тем же спокойно суровым лицом.
– Как на работе? – спросил Ален.
– Никак. Пришла, посидела, ушла. У тебя что?
– Да у меня тоже особо ничего нового. Без учеников мало что происходит. Один мальчик только приходит – к выставке с ним готовимся.
– Летом?
– Да, немножко заранее. Пока не очень серьёзно. Основная работа с сентября будет.
– Ну что, классно. Поставляешь новой родине новые таланты. Не зря гражданство давали.
Ален, шутя, вытянул руку и повернулся в профиль – вроде памятника. Девушка улыбнулась:
– Когда твоим именем школу художественную назовут?
– Не буду торопиться, такие дела обычно посмертно совершаются.
Лена потеплела: оживилась, заговорила быстро, помогая голосу мимикой и жестами. Ален подбородком указал на неубранную кастрюлю с супом, Лена, не прекращая говорить, кивнула.
Когда Лена приходила в доброе настроение, Ален словно встречал на вокзале родного человека после долгого стояния на ветру. Он радовался встрече, и не думал упрекать её за то, что другие проворные пассажиры оттеснили её в дальний конец вагона. Звякнула микроволновка и Ален поставил тарелку перед Леной.
Лена зачерпнула ложкой, но, поднеся к губам, плеснула обратно.
– Холодный!
После ужина, вечером, Лена неожиданно спросила:
– А ты не хочешь в Казахстан съездить?
– Почему ты спрашиваешь?
– Ну, почему нет? Что я за жена – никогда твоих родственников не видала! Ты, наверно, встретиться хочешь? Ну, и там романтика, заграница.
– Вряд ли тебе эта заграница понравится – пыльно и скучно. Как в Уварово, только жарче.
– А как же родственники – грустят, что меня никогда не видели!
– Это точно, – ласково улыбнулся Ален, – но с дядей мы после бабушки и не общались ни разу. У мамы своя семья… Хотя мама, конечно, хотела бы тебя увидеть.
Лена помолчала.
– А отец? Ты его так и не видел здесь?
– А я и не пытался. Это бабушкина была идея – в его город ехать учиться, мне всё равно было. Зато я тебя встретил здесь!
– Даже странно…носим с тобой фамилию человека, может, по сто раз видим его на улице – а не знаем.
– Мне почему-то кажется, что его уже нет здесь. А может и родом он был не отсюда, мама перепутала что-то. А фамилия неплоха – Ален и Елена Казаковы! Как?
Лена уткнулась Алену в живот, обхватила двумя руками за талию и начала раскачивать, бормоча:
– Ты чего какой хороший? Почему ты такой хороший?
Ален закрыл глаза и улыбался.
Имя ему выбрала мама, восемнадцатилетняя Мадина, но фамилия и отчество были от русского отца. В России Казаков Ален Юрьевич не звучал иностранцем, шутили только над любовью его родителей к кино. Внешность у него не привычно казахская: тёмные волосы и широкие брови, стоящие высокими арками и лихо закрученные на переносице, но глаза миндалевидные зелёные. Лена же была кареглазая, смуглая и если отдалённые знакомые слышали что-то про Казахстан, то относили это к Лене, а не Алену. Детство его было счастливым; незамужняя беременная Мадина осталась с родителями, и хотя её отец бушевал, узнав
